Сьюзен Хилл - Туман в зеркале

— Вы — верите?

— Верю? О, что касается этого… — Я сделал пренебрежительный жест. Это была не та тема, которую мне хотелось бы обсуждать в столь поздний час на безлюдной улице.

— У меня есть… история. Моя история… которую вам, возможно, захотелось бы прочитать.

— Правдивая история? Или беллетристика? Вы писатель, сэр Джеймс?

— Нет-нет. Это просто отчет о некоторых… событиях. — Он вдруг резко сменил интонацию. — Во всяком случае, вы сможете почитать это как-нибудь в свободные часы.

В этот момент в дальнем конце улицы послышались шаги. Сэр Джеймс быстро повернул голову и всмотрелся в темноту. Затем резко протянул ладонь и сжал мне руку.

— Прошу вас, — сказал он тихим, встревоженным голосом, — прочитайте это.

Лондонские часы начали отбивать час ночи.

В следующий раз я пришел в клуб лишь через несколько дней. Деловые вопросы вынудили меня поехать на север, а оттуда я направился прямо домой, в Норфолк, где отдохнул у своего домашнего очага, окруженный любящей, счастливой семьей. У маленького Джайлза был новый щенок лабрадора, который нас всех очень забавлял, а Энн терпеливо прогуливала Элизу (ей едва исполнилось три годика) вперед-назад по двору и по выгону верхом на шетландском пони. Днем я замечательно поохотился в самую что ни на есть ненастную погоду и возвратился домой с изрядным багажом, в грязных бриджах, довольный как ребенок.

Переход от семейной жизни в Норфолке к квази-холостяцкому существованию в Лондоне никогда не был для меня легким; весь вечер и весь следующий день я обычно чувствовал себя неуютно, не здесь и не там, мысленно нигде, и забегал на несколько часов в клуб, чтобы прийти в себя.

В тот понедельник я прошел через вращающиеся двери около девяти вечера. Сайдхем поприветствовал меня.

— Минуточку, пожалуйста, сэр. У меня для вас пакет, мне оставили его на хранение.

— Заказное письмо? — Я был удивлен. Как правило, я редко получаю в клубе корреспонденцию, если не считать обычных рассылок.

— Нет, сэр, мне передал это сэр Джеймс Монмут.

— Ах, да.

В мозгу у меня отчетливо всплыли наша беседа и странное поведение Монмута той ночью — хотя я напрочь забыл об этом за время между посещениями клуба. Я вспомнил тихую пустынную улицу и то, как резко изменилось вдруг его поведение. Вспомнил панику, страх — я не мог точно определить, что это было, — появившуюся в его взгляде и в голосе.

— Странно, что он не отдал мне это сам, — сказал я, когда Сайдхем протянул мне пакет, плотно упакованный в оберточную бумагу и перевязанный бечевкой.

— Сэр Джеймс уехал на несколько дней, сэр.

Я удивился. Старик, как он сам мне сказал, был «всегда здесь» — сидел, устроившись поудобнее в каком-нибудь уголке. Но, возможно, он ощутил потребность на время сменить обстановку, и я не стал больше об этом думать. Оставив пакет вместе с пальто, я прошел внутрь, чтобы выпить виски с содовой.

Я ни с кем не общался и, просмотрев стопку спортивных газет и журналов, почувствовал, что глаза у меня устали, — это навело меня на мысль отправиться в квартиру на Пиккадилли, которая служила мне домом. На выходе я забрал пакет сэра Джеймса, но распечатывать его в тот вечер вовсе не собирался. Думаю, у меня было смутное представление, что я захвачу его с собой за город в следующую пятницу.

Однако прогулка довольно морозной ночью, под звездами, сиявшими на ясном небе, встряхнула меня и полностью развеяла сонливость, а возвращаться обратно уже не хотелось, и вместо того, чтобы ворочаться долгими часами в кровати, я решил проглядеть первые страницы рукописи. Это оказались три блокнота форматом в одну четвертую, переплетенные в простую черную кожу. Текст был написан от руки мелким, аккуратным, разборчивым почерком, и глаза почти сразу же стали воспринимать его так же, как любой типографский шрифт.

Я устроился в кресле, погасил свет, оставив только стоявшую рядом лампу под абажуром. Думаю, что я собирался почитать не больше часа, в надежде, что затем снова вернется сонливость, но развертывающаяся передо мной история настолько захватила меня, что очень скоро я полностью забыл и о времени, и обо всем окружающем.

Бледные лучи лондонского рассвета, просочившиеся сквозь щель в занавесках, застали меня все в том же кресле — прочитанная рукопись лежала у меня на коленях, а сам я спал, и мои тревожные, обрывочные сновидения населяли призраки.

Дождь, дождь — весь день, весь вечер, всю ночь, проливной осенний дождь. В сельской глуши, над полями, болотами, вересковыми пустошами льет благоуханный дождь, и ветер несет его капли. Дождь в Лондоне, бурлящий и стекающий по сточным канавам. Свет уличных фонарей, размытый дождем. Полицейский, прохаживающийся в плаще с капюшоном, и дождь, серебряно мерцающий на его плечах. Дождь, дробно отскакивающий от крыш и тротуаров, ласковый дождь, тайно нисходящий на леса и мрачные пустоши. Дождь на Лондонской реке, и косой дождь среди складов, пристаней и причалов. Дождь, проливающийся на пригородные сады, заросшие густо лавром и рододендронами. Дождь льет повсюду — с севера на юг и с востока на запад — так, словно его никогда прежде не было, а теперь он уже никогда больше не перестанет.

Дождь на всех затихших улицах и площадях, во дворах и переулках, в парках и на кладбищах, на каменных лестницах и во всех городских углах и закоулках.

Дождь. Лондон. Конец года, поздняя осень.

Впрочем, мне это казалось очаровательным и безмерно странным. В Африке, Индии, на Дальнем Востоке — в странах, где я провел большую часть своей жизни, — такого дождя не было, сколько я себя помню. Лишь жара и засуха, месяц за месяцем, наступавшие внезапно после муссонных ливней, когда набрякшие небеса прорывались, словно фурункул, и изливали на землю потоки дождя, превращающие ее в грязь, ревущие подобно реке. Дожди, которые обрушивались на мир как безумные, а затем прекращались, оставляя после себя одну лишь разруху.

Я слушал, как случайные гости из Англии говорили об этом благословенном, непрестанном, ласковом дождичке, и в подобные минуты, тусклое полувоспоминание, подобное тени сна, пробуждалось и поднималось на миг почти на самую поверхность моего сознания, а затем вновь уплывало прочь. И вот теперь я был здесь, один под этим лондонским дождем, осенью сорокового года моей жизни.

В тот день несколькими часами ранее пароход, на котором я плыл, вошел в порт. Попутчики мои столпились у поручней, наблюдая, как приближается земля, и выискивая взглядами ожидавших их любимых. Но я, никого здесь не знавший и не имевший ни друзей, ни родственников, которые пришли бы меня встречать, остался стоять сзади, испытывая смесь любопытства и испуга, исполненный внезапной нежности к судну, которое несколько недель служило мне домом. У меня ведь ничего больше теперь не было. Восток остался позади, моя жизнь там закончилась. И хотя у меня имелись некие смутные планы и задача, которую я более или менее себе поставил, я не представлял ни Англии, ни своего будущего.