Сьюзен Хилл - Туман в зеркале

Однако на сей раз я не погрузился столь глубоко в бессознательное состояние и, когда проснулся, сразу понял и кто я, и где нахожусь и, кроме того, почувствовал, что прошел всего час или около того. И действительно, когда я зажег лампу, часы мои показывали, что еще нет и полуночи. Теперь я уже проснулся окончательно и был настолько полон внезапной беспокойной энергии, желания двигаться, дышать свежим воздухом, что оделся и спустился вниз по лестнице.

Бар был пуст, наводящая ужас клетка с попугаем накрыта темно-бордовой шалью, но хозяин еще оставался здесь, начищая кастрюли, и он согласился оставить парадную дверь незапертой — я должен был закрыть ее на засов после своего возвращения.

Полагаю, я собирался прогуляться где-то около получаса. Я восстановил маршрут, которым пришел сюда днем, и довольно скоро, срезав путь переулками между высоких домов, дошел до Темзы.

Вечером ветер разогнал тяжелые дождевые тучи, слегка похолодало, небо было ясное, и на нем сияло множество звезд. Луна в своей третьей четверти плыла в вышине над водой подобно кораблю, и ее бледного света вполне хватало, чтобы различить окрестности. Я остановился, закрыл на мгновение глаза и вдохнул речной воздух — его влажный болотный запах, резкую смесь гниющей древесины, нефти и смолы, слабое зловоние рыбы и примешивающийся ко всему этому далекий запах открытого моря. Одна-две лодки проскользнули украдкой по темной воде — на корме раскачивались фонари, потом еще одна подошла почти вплотную к берегу, поскрипывая все громче по мере приближения ко мне. Дальше, справа от меня, маячили большие суда, где-то среди них было и то, на котором я проделал свой путь сюда. Но я не испытывал ни малейшего желания возвратиться с ним, когда оно вновь отправится в плавание, у меня не было ностальгии ни по одной из тех стран, что я оставил позади. Странное чувство того, что здесь моя родина, что я вернулся домой, охватило меня настолько, что запах Темзы казался приветливым и давно знакомым.

Я провел некоторое время, прогуливаясь вдоль широкой реки, а потом свернул обратно в лабиринт улочек и портовых складов, переулков и дворов, которые привели меня в Сити. Я испытывал странное волнение, столь же острое, как и то, что я познал в юности, когда впервые ступал на некую новую землю, — желание увидеть, узнать, открыть.

Близ реки было тихо, если не считать вкрадчивого шелеста судов, плывущих по воде, и мягкого плеска волны о берег. И лишь изредка я видел какого-нибудь человека. Но теперь, хотя сначала улицы казались пустынными, я постепенно стал замечать повсюду вокруг меня скрытую жизнь: фигуры, теснившиеся на лестницах и в дверных проемах, шаги, внезапный свист, шепчущие голоса. Раз или два меня обогнал кэб, и один раз я заметил чуть впереди констебля.

Потом я снова свернул и оказался возле церкви, совсем рядом стояла еще одна — ее шпили и крыши серебрились в лунном свете, как рыбья чешуя, а ниже, за запертыми железными воротами, отбрасывали длинные тени надгробные памятники и склепы. Но для меня во всем этом была удивительная красота, не таившая в себе ни ужаса, ни угрозы, и я взирал в изумлении, ибо это были те самые места, о которых я читал, которые видел в своих грезах — древние и стройные лондонские церкви.

Я прошел между высокими, узкими зданиями с окнами, закрытыми жалюзи, — здесь были конторы банкиров, адвокатов, коммерсантов, и, миновав множество узких улочек и переулков, наткнулся на район дивных парков и скверов, а вскоре после этого — на зловонный район складов, доходных домов, ростовщиков и маленьких грязных лавочек. Здесь уже были люди, подобные зверькам, поспешно убегающим через подлесок, закутанные фигуры, не поднимавшие глаз и не показывавшие лиц, но лишь мгновенно исчезавшие из поля зрения.

Все это было настолько непривычно, и я был здесь совершенно один — казалось бы, я должен чувствовать себя неуютно, испытывать страх, но нет; я ощущал сигнал тревоги, разум мой обострился и работал интенсивно, искрясь от напряженного внимания. У меня было странное чувство, что я следую за кем-то или что-то ищу и вот-вот это обнаружу, за следующим углом, или еще за следующим. Я ступал решительно и уверенно, ноги шагали легко, и лишь когда я вышел на широкую дорогу, которая, казалось, уводит прочь от самых плотно заселенных улиц, я остановился, и ко мне вернулось обычное восприятие. Примерно в сотне ярдов впереди виднелся огромный черный железнодорожный мост, а за ним, похоже, простиралось более высокое, более открытое пространство.

Я заблудился. Бродя и петляя по улицам, я удалился от реки и от «Перекрещенных ключей», вероятно, на несколько миль.

Я стоял у входа в большой оштукатуренный особняк, собираясь с мыслями и решая, что сейчас лучше сделать, когда, уловив какое-то мелкое движение в ярде или двух позади, повернулся и снова поймал взглядом фигуру мальчика. Стало быть, он следовал за мной, никаких сомнений; я видел его лицо, его темные встревоженные глаза и тоненькую шейку, торчавшую из рубашки без воротника. Он посмотрел на меня, а потом — словно бы куда-то вдаль, через мое плечо.

Ну что ж, решил я, если он следовал за мной сюда, не важно, по какой причине, то мог бы привести меня и обратно. Я уверенно шагнул в его сторону и уже почти поднял руку, чтобы остановить его, но в этот момент по мосту с ревом прогрохотал поезд, извергая дым и сине-лиловое пламя — из паровозной трубы летели искры, в окнах вагонов прорисовывались угольно-черные силуэты людей. Это было величественное, волнующее зрелище, и я вертелся волчком, глядя на все с детским восторгом и удивлением. Паровоз был подобен некоему мифологическому чудовищу, пожирающему темноту на своем пути.

А потом он уехал, и запах сажи и пара медленно опустился ко мне в холодном воздухе.

Я обернулся к мальчику. Но он опять ускользнул, растворившись во тьме и оставив меня искать дорогу и возвращаться обратно в полном одиночестве. В раздражении я поклялся, что поколочу его, когда догоню, за то, что морочил мне голову.

Наконец, после более чем получаса блужданий, я остановил повозку, которая двигалась на восток в сторону реки, и поехал на ней, а потом мне объяснили, куда идти, и, раз или два свернув не туда и вернувшись, я дошел до доков и улиц, ведущих к гостинице. Я забрел гораздо дальше, чем следовало, продрог и устал, и последняя миля далась мне воистину с трудом. Теперь я уже никого не видел, а луна скрылась за новым скоплением облаков. Стояла самая настоящая глухая ночь. Я забыл про мальчика — этого негодника, выглядевшего, как нищий, — утратил весь интерес к чему бы то ни было, кроме собственной усталости, и по мере того, как я терял силы, а утомление нарастало, я стал задумываться, как же странно сложилось, что я жажду увидеть эту мрачную, темную, неприветливую гостиницу так, будто это мой дом. Запах, идущий от реки, когда я наконец его почувствовал, и вид темного переулка, который, как я знал, ведет к нужной улице, озарили мне душу. И все же — почему это должно быть так? И где мой «дом»? Если под домом подразумевать семейный очаг, дорогое для меня место, где меня ждут те, кому я нужен, — то ничего этого у меня не было. Но когда я сошел наконец по ступеням, ведущим с улицы к закрытой двери гостиницы, я решил, что в один прекрасный день все это у меня непременно будет, и что будет это именно здесь, в Англии — хотя, может быть, и не в Лондоне. Ибо после моей ночной прогулки я был уверен как никогда раньше, что именно Англия — моя истинная родина, и, более того, что так было всегда, с самого моего рождения.