Сьюзен Хилл - Туман в зеркале

Мне принесли завтрак и записку от леди Куинсбридж, в которой она осведомлялась о моем самочувствии и настаивала на том, что мне нет необходимости спускаться вниз, если я не ощущаю себя вполне здоровым. Но хотя я еще был слаб, похоже было на то, что лихорадка за ночь выгорела, и я определенно не хотел пропустить празднования этого дня или оказаться плохим гостем. Мне удалось немного поесть и выпить немалое количество чая, который меня значительно подкрепил.

Теперь я видел, что окна моей комнаты выходят в парк, простиравшийся вдаль, за строгие лужайки с задней стороны дома. День выдался ясный, но внизу между стволами деревьев на аллее клубился гуман, и из дымки возникали призрачные силуэты ланей. Однако солнце поднималось, и туман начал рассеиваться и уплывать. Теперь я мог полюбоваться пейзажем во всей его красе. Ландшафт волнами спускался к низкой изгороди, а потом плавно поднимался с другой стороны. Озеро я мог видеть уже не так хорошо, оно было стальным в свете раннего утра, и над его гладью летали, ныряя время от времени, утки.

Широкая дорожка вилась между деревьями и пересекала луг, а еще одна, более узкая, неспешно огибала границы поместья. Я забеспокоился, достаточно ли я оправился, чтобы вскоре погулять по ней. Я, можно сказать, влюбился в Пайр, в прелестный дом и угодья. Это было доброе место, и, похоже, ничего зловещего или враждебного ни в доме, ни снаружи здесь не было. И я благословлял тот счастливый случай, что свел меня с леди Куинсбридж тогда, в поезде в Элтон. Мои страхи, все эти странные и лишающие присутствия духа события прошедших недель, понемногу улетучивались из головы. Мне вовсе не казалось, что я должен постоянно оборачиваться и смотреть, что позади, везде, куда бы я ни шел. И я более не терзал себя постоянно нарушающими душевное спокойствие мыслями о каких бы то ни было несчастных созданиях, реальных или вымышленных, которые преследовали меня.

Я спустился вниз сразу после десяти. Голова болела по-прежнему, как и тело, но я был уверен, что мне удастся приятно провести время в этот Рождественский день.

К моему удивлению, вместо оживления и суеты, я услышал лишь звук собственных шагов: дом был тих и, казалось, совсем опустел.

В холле мне встретился Уэстон, который объяснил, что все общество отправилось в церковь.

— Леди Куинсбридж категорически настаивала, что вам не следует присоединяться к ним ввиду вашего состояния здоровья. Она особенно просила меня передать, что вам следует расположиться поближе к огню. Они вернутся к полудню.

— Благодарю вас. Все так добры. Со мной ничего серьезного, что-то вроде лихорадки. Я уже почти совершенно здоров.

— Камин жарко горит в утренней гостиной, сэр, и там вы найдете старого мистера Куинсбриджа.

И он бодро удалился.

Некоторое время я стоял, глядя на елку, восхищаясь ее высотой и обхватом, любуясь яркими украшениями. Все было спокойно и безмятежно, и я чувствовал себя настолько надежно и защищенно, насколько это вообще доступно человеку. В доме — по крайней мере в этой его части — царила тишина, и я был здесь почти один, но даже так я ощущал себя как бы окутанным и защищенным атмосферой — очень доброй, в какой-то мере благодаря самому времени Рождественских праздников, но в большей степени — из-за любви и тепла, великодушия и открытости, приветливости и дружелюбия, которые присутствовали здесь, вероятно, так давно, что словно впитались в ткань этого места, в кирпичи и камень, в панели на стенах и мебель, и в самый воздух.

Я повернулся и прошел через холл к утренней гостиной. Это была светлая, просторная комната, с расписными кремовыми жалюзи, откинутыми с высоких окон, открывающих вид на розарий со стороны дома, и со стенами приглушенного цвета морской волны, увешанными рядами рисунков и пастелей. Посреди комнаты на столе стояла огромная ваза с остролистом, в камине потрескивали подброшенные дрова.

А у огня, погрузившийся в кресло с подголовником так глубоко, что я поначалу даже не заметил его присутствия, сидел джентльмен, который и был старый мистер Куинсбридж.

По всей видимости, он спал. Он был укутан в большой шотландский плед, натянутый почти до подбородка, и глаза его были закрыты. Я тихонько вошел в комнату и остановился, не желая побеспокоить его. Я стоял и смотрел в окно на голые подрезанные кусты роз. Негромко тикали часы, огонь то и дело шипел и потрескивал, но в остальном все было тихо. Я даже позавидовал старику в его бестревожном покое. Он не появился ни к чаю, ни к обеду в Сочельник, и мне стало интересно: жил ли он в Пайре, или его привезли сюда только сегодня утром.

— Прошу вас, садитесь, сэр, садитесь, любезный.

Его глаза были широко открыты и живо поблескивали на пергаментной коже. Длинные ноги высовывались из-под пледа и вместе с похожими на палки руками и тонкой шеей придавали ему вид кузнечика, устроившегося в кресле. У него были два или три маленьких пучка седых волос, напоминавших пух одуванчика, гигантские уши и морщинистая кожа.

Я подошел пожать протянутую мне руку. Это было — как пожать связку длинных тонких костей. Он был бесцветным, почти прозрачным и иссохшим, но глаза его блестели, а в проступающих на шее, виске и запястье голубых венах я видел ровное биение жизни.

— Садитесь, сэр.

Я послушался, пододвинув кресло напротив него поближе к огню. Голос у него был на удивление сильным, а его взгляд остановился на моем лице.

— Сегодня Рождество, — сказал он.

— О, да! Позвольте пожелать всего наилучшего! Мне сказали, что все остальные в церкви, и мне следовало бы быть с ними, но меня лихорадило этой ночью, и леди Куинсбридж настояла, чтобы я остался у огня.

— Вы не сосед. Ведь я вас никогда не видел.

— Нет, сэр. Я просто знакомый, хотя надеюсь, что смогу назвать себя другом, поскольку рука дружбы была предложена мне столь охотно.

— Это дом моего сына. Лайонела. Он мой единственный сын, хотя были и другие.

Он говорил сухо и отстраненно, как очень старый человек, все печали которого затерялись в далеком прошлом.

— Это прекрасный дом. Я очень им восхищаюсь.

Он не ответил, и я увидел, что глаза его снова закрылись. Казалось, он тотчас погрузился в сон, как умеют только совсем старые или юные люди, на середине фразы или мысли. Я откинулся назад, все еще ощущая, что моя болезнь, чем бы она ни была, лишь ждет своего часа где-то тут, невидимая, но в любой момент способная нанести удар. Впрочем, пребывание здесь, без какого либо беспокойства или тревоги, в обществе старика, действовало умиротворяюще. Принесли поднос с кофе, и я какое-то время подождал, не зная, что делать, но все-таки налил себе так тихо, как только мог. Я пил кофе и разглядывал изящный рисунок, изображавший девочку в повозке, запряженной пони. Старик вдруг проснулся так же внезапно, как и заснул.