Сьюзен Хилл - Туман в зеркале

Наконец я поднял глаза. Она смотрела на меня. Я начал говорить.

За окнами собирались тучи, они закрыли солнце, и в утренней гостиной стало темнее. Капли дождя появились на оконных стеклах.

Леди Куинсбридж слушала меня, не прерывая, вышивая лепестки какого-то бледно-голубого цветка. Огонь в камине почти погас, но она не поднялась, чтобы что-то с ним сделать.

В холле часы пробили двенадцать.

Я закончил мою историю посвящением на молитвеннике и еще рассказал ей, что это пробудило где-то в глубине меня едва уловимые, но определенные проблески памяти, возникавшие всякий раз, когда я читал эту надпись или даже только думал о ней.

Я закрыл глаза, у меня опять закружилась голова, и я почувствовал себя измученным от усилий, потребовавшихся на то, чтобы так долго говорить и сохранять сосредоточенность ума. Я слышал, что леди Куинсбридж покинула комнату и вскоре вернулась с Уэстоном. Рядом со мной поставили поднос.

— Здесь немного бренди с водой, это вас взбодрит.

Когда я наклонился, чтобы взять бренди, рука моя дрожала, и леди Куинсбридж поспешила поднять мне стакан. Я потихоньку потягивал предложенный мне напиток и вскоре почувствовал себя заметно лучше, и даже был в состоянии еще немного поговорить.

— У меня появилось ощущение, что куда бы я ни направился, я оказываюсь в проклятом месте, и я мог только недоумевать, почему все столь неудачно для меня складывается. Я никогда не имел дела с такого рода вещами в других странах — так почему же в Англии за мной следят и меня преследуют?

— Возможно, это никак не связано с самими местами — или, во всяком случае, дело не только в этом, — сказала она.

— Да. Я думал об этом. Если привидения посещают именно меня, если их тревожит мое присутствие, то не имеет значения, где я нахожусь, — я тот, кого они преследуют. То, что я видел, слышал и ощущал, не было случайным, в этом я уверен. То есть я хочу сказать, это было преднамеренно.

— О, да.

— Вы мне верите? Вы ведь не скажете, будто полагаете, что я ошибаюсь? Или что я сумасшедший?

— Нет, а кроме того, я думаю, что ваша болезнь была неизбежна — вы находились в таком сильном напряжении и выносили его совсем один — вы противились гибели от чего-то, и, быть может, то, что вы заболели, не так уж плохо, это дало вам передышку, увело от этого безумного преследования, этих поисков, полностью захвативших вас.

— Мне принесло облегчение уже одно то, что я мог быть здесь, в Пайре, несмотря на то беспокойство, которое я доставил вашей семье, вторгнувшись в вашу жизнь.

— Может, это тоже было неслучайным, с того самого момента, как мы познакомились. Когда вы полностью выздоровеете, все то, что случилось после вашего приезда в Англию, еще более удалится от вас. И ваше будущее перестанет представляться вам таким мрачным.

— Мое будущее, — сказал я безучастно. Я не имел ни малейшего представления, каким оно будет. Все мои планы, книга о Конраде Вейне, которую я предполагал написать, — все это словно принадлежало другой жизни. Заинтересует ли меня когда-нибудь вновь что-либо из этого? Мои умственные способности были настолько истощены. Но если не это, то что? Какая у меня цель? Никакой. Я и вообразить себе не мог, что будущее, о котором она говорила, для меня возможно.

— Вы останетесь в Пайре, пока полностью не поправитесь. Мы с Лайонелом так решили.

Я поблагодарил ее — похоже, только это я и делал каждый день во время болезни, прекрасно осознавая, что больше сделать ничего не могу.

— А потом у вас будет достаточно времени подумать, что впереди. Вы стоите на распутье — это перелом в вашей жизни. Вам не следует мчаться вперед, рискуя выбрать неверный путь.

Я допил остатки бренди и снова почувствовал сонливость.

— Это хорошее место, — сказал я. — У меня нет страхов — все тени рассеялись. Здесь мне ничто не причиняет боли.

— Я очень этому рада.

Погружаясь в сон, я вспомнил о старике и собрался было спросить леди Куинсбридж о нем сейчас, подчеркнув, как сильно хотел бы увидеть его еще раз, чтобы выяснить, что ему известно о Монмутах, но я слишком устал для беседы, и мысли стали путаться. Я сказал себе, что сделаю это позже.

«Монмут», — бормотал он. Я услышал сейчас его слабый, скрипучий голос. «Монмут».

Я спал.

По приглашению сэра Лайонела я стал проводить вечера в его кабинете — уютной маленькой комнате в задней части дома, где были книги, стояли глубокие кресла, а на коврике у камина любил лежать старый черный лабрадор Фенни. Здесь за стаканчиком виски у нас заходил разговор о моих путешествиях и о нынешней ситуации в тех странах, которые мне были так хорошо знакомы, от сэра Лайонела я узнавал об Англии многое из того, что раньше было мне неясно: об обычаях, политике, конституции, а также об обществе, как страна функционирует, и об области его деятельности — уголовном праве. Он рассказывал о собственном детстве, большая часть которого счастливо прошла в Шотландии (он был эдинбургцем по рождению, и я чувствовал, что он все еще тоскует по тем краям), о тех временах, когда был солдатом в Южной Африке и Франции, о людях, которых он знал, ландшафтах, которые любил, и, разумеется, о его семье. Чем больше времени я проводил в обществе сэра Лайонела, тем больше он мне нравился, и я не переставал восхищаться им. Он казался человеком обоснованных и продуманных суждений, мужественным, великодушным и добросердечным.

Именно он посоветовал мне начать составлять формальный план работы.

— Оставайтесь с нами еще недельку или две, — сказал он как-то вечером, когда мы сидели у мерцающего огня. Снаружи ветер бушевал в кронах деревьев в парке и бился в окна дома, но здесь было безопасно и уютно, лампы проливали глубокие озерца света на стол и книги и на приятное лицо сэра Лайонела, который сидел, вытянув ноги, посасывая трубку.

— Вам уже лучше, но вы настолько ослабели из-за сильного перенапряжения, что пока не готовы справляться с зимними днями и ночами один в Лондоне, в пустом доме. Почему бы не заняться какой-нибудь рутинной работой здесь? Я всегда считал, что лучше всего, когда есть некая основа для размышлений, это концентрирует ум и успокаивает его.

— Да. Только думаю, я мало что в этом смыслю, я так долго был сам себе хозяин, не говоря уж о том, что я одинокий кочевник.

— Разделите свою жизнь и свои путешествия, возьмите каждую часть отдельно — Африка и ваше детство там, потом Китай и Дальний Восток — и Южная Америка — вернитесь мысленно к вашим странствиям, пройдите заново по собственным следам, вспомните все, что можете — вы заинтересовали меня, когда рассказывали об этом вечерами, вы превосходно вызываете все в памяти и удачно формулируете, у вас тонкие наблюдения. Вы не должны дать всему этому пропасть.