Сьюзен Хилл - Туман в зеркале

Ранним утром — ясным и почти весенним — я снова отправился на другой железнодорожный вокзал и сел в поезд, который должен был отвезти меня далеко на север, в Киттискар.

Я набрал с собой в дорогу книг и журналов, купил рядом с Кингс-Кросс газеты, но едва заглянул в них, настолько я был поглощен открывавшимися в окно вагона видами сельской Англии, зачарованно отмечая каждое изменение пейзажа, от равнины к холмам и речным долинам, от просторных фермерских угодий к черным заводским трубам. Это увлекало и радовало меня так же, как любые экзотические пейзажи из моих прежних путешествий.

По мере того, как мы продвигались все дальше на север, погода менялась; небо, поначалу ясное и безмятежное, сделалось грозовым, и я видел, как гнулись, раскачивались на ветру, деревья. Полил дождь, хлеща в окна поезда, ручейки на склонах холмов стремительно сливались в яростный поток. Но затем мы оставили это позади, тучи вновь разошлись, и я увидел снег на вершинах далеких холмов.

Перед отъездом я сверился с картами и путеводителями и выяснил, что железнодорожная ветка из Хай-Бек-Холт приведет меня прямо к станции в Ро-Маклерби, хотя не исключено было, что придется прождать какое-то время на пересадке — расписание было неопределенное. Я хотел остановиться в гостинице, о которой говорил друг сэра Лайонела, и отправиться в Киттискар на следующее утро.

В последний час путешествия свет начал меркнуть, и ветер закружил в воздухе жесткие, колючие хлопья снега. Но меня все так же пьянили виды, величественные, дикие, открытые пейзажи, голые холмы и вересковые пустоши, стены из серого камня, суровые деревушки и уединенные фермерские дома, жавшиеся под зашитой склонов. Здесь паслись овцы, и тут и там виднелись то телега, то пеший или верховой путник, но едва мы оставили позади последний маленький городок, местность сделалась голой, суровой и пустынной.

Когда поезд остановился, и я услышал выкрикиваемое вдоль платформы «Хай-Бек-Холт. Хай-Бек», было самое начало пятого. Я был единственным, кто сошел на станции, и в следующую секунду поезд снова пыхнул паром и тронулся вперед. Я стоял, подняв воротник пальто от резкого ветра и снега, налетевшего на меня с железнодорожных путей.

Здесь была одна-единственная платформа и небольшое деревянное сооружение, служившее одновременно и залом ожидания, и кассой, с железной печкой, в которой едва теплились несколько угольков. Я сел на лавку. Сквозь растрескавшиеся оконные рамы и в щель под дверью, свистя и завывая, задувал ледяной ветер. Но с каждой милей дальше на север настроение мое все больше поднималось, и, глядя на окружавшие меня вересковые пустоши, я начинал чувствовать глубокую удовлетворенность. Я был дома, все это было знакомо, я был родом из этих мест, хотя они ничем не напоминали ни одно место на земле из тех, где я жил с тех пор, как себя помнил. Меня не тревожили ни ветер, ни холод, ни безлюдье этих краев, как не страшили мысли о том, что может быть впереди.

Я просидел некоторое время, погрузившись в свои мысли и мечты о Киттискаре. В зал ожидания никто не заходил, и ни один поезд не останавливался на станции. Снаружи темнело.

Дежурный, который объявлял остановку, больше не появлялся, и в конце концов мне пришлось покинуть это маленькое убежище и отправиться на его поиски, чтобы спросить, когда можно ждать следующего поезда, который остановится в Ро-Маклерби.

Он укрывался в маленькой будке в дальнем конце платформы, с масляным нагревателем в ногах, окутанный плотным облаком пара и табачного дыма. В ответ на мой стук он чуть-чуть приоткрыл дверь, всматриваясь наружу водянистыми глазами.

Когда я задал ему вопрос, он покачал головой, и в это мгновение с путей налетел порыв ветра, унося его слова, так что я вынужден был просунуть голову в дверную щель и переспросить еще раз.

Я узнал, что старый железнодорожный справочник ввел меня в заблуждение. Железнодорожная ветка закрылась «уже давно как»; никаких поездов не было.

Итак, я подхватил свою сумку, покинул станцию и сквозь ветер и сгущающиеся сумерки отправился в путь. Мне предстояло пройти пешком пять миль по дороге, которая вела через вересковые пустоши, и дальше, как мне сказали, на ту сторону, к Ро-Маклерби.

Я прошагал много долгих миль — и в джунглях, и по затерянным горным тропам — совершенно один, я был здоров и обладал хорошим чувством направления, так что в путешествии через северные английские верески для меня не было ничего опасного. Сумерки сгустились окончательно, наступил вечер, но где-то через милю, хотя было по-прежнему холодно, ветер поменял направление и начал стихать, и, оглядевшись по сторонам, я увидел сквозь прореху в облаках кусочек звездного неба и тусклый свет бледной луны.

Я дошел до пересечения дорог в самой высокой точке, и, несмотря на то, что один из указателей был сломан, а надпись на другом почти стерлась, я почувствовал уверенность, что должен и дальше идти вперед, следуя тропе, полого спускавшейся по склону. Тем не менее секунду-другую я вынужден был передохнуть, поставив сумку рядом с собой на землю. В воздухе пахло свежестью и влагой от голой земли и только что выпавшего снега, и я был вполне счастлив, но ноги мои начинали ныть, я очень устал и не забывал, что еще совсем недавно был болен и не поправился до конца. Возможно, отправляться в путь сегодня вечером было глупостью, и мне следовало бы попытаться найти ночлег где-нибудь в Хай-Бек. Но возвращаться уже не имело смысла — насколько я мог судить, я находился примерно на полпути, а потому я снова поднял сумку и пошел дальше, ибо полагал, что долго стоять на сильном морозе, рискуя простудиться, куда менее благоразумно, чем двигаться вперед.

А потом я увидел свет, одинокий огонек — должно быть, в окне какого-то жилища на расстоянии примерно в полмили. Он слегка мерцал, как огонек масляной лампы, и я ускорил шаг, благодарный, что имею возможность дойти до какого-то уединенного домика, где, быть может, смогу отдохнуть и обрести ночлег. Дорога делалась уже, почти превращаясь в тропинку, и раз или два казалось, что свет становится не ближе, а дальше, и в какой-то момент я заколебался, усомнившись, а в ту ли вообще сторону я иду. Но когда я посмотрел, огонек снова был там, мерцающий, но ясный, и я побрел дальше — ноги у меня окоченели, спина и шея ныли, — мечтая о любом убежище и возможности отдохнуть.

Мое восхищение обширностью и дикостью вересковой пустоши сменилось нервозностью: я вполне мог заблудиться здесь, обессилеть или случайно упасть, вдали от всякой помощи, но я призвал все силы, какие только мог, вспомнил прошлый опыт, когда бывал в куда более забытых богом местах, и заставил себя сохранять спокойствие и надежду.