Александра Давыдова - Не/много магии

Маленькое и черное падало.

Пологая траектория. В следующее мгновение маленькое и черное достигло земли.

Взрыв.

Вспышка ослепила Гильермо на несколько секунд, он зажмурился, чтобы не видеть мечущихся фигурок… отблесков взрыва…

…

Она не пришла.

Гильермо сел, прислонился спиной к обгорелому стволу. Удобно, неудобно — какая разница? Механическое ощущение собственного тела. Он поднял голову — на окуляры медленно падали хлопья сажи, в следующую секунду порыв ветра — и хлопья закружились в траурном танце.

Черная обгорелая осень.

Все тело как затекшая конечность. А есть ли во мне еще живые части? Гильермо закашлялся, уронил голову на грудь.

Когда-то здесь падали желтые листья. Стоит закрыть глаза — он закрыл глаза, увидишь — он увидел: листья лежат плотным слоем, еще видишь? — еще вижу. Желтые и красные. Он моргнул. Порыв ветра, и листья осыпаются. Понимаешь? Пони… нет, не понимаю.

Зачем?

Все дело в маске. Он поднял руку, нащупал защелку. Металл холодил пальцы. Нажать и… нет, не так. Я хочу видеть.

Он поднялся, помогая себе руками. Между черных стволов поднимался зеленый, клубами, дым. Цеппелины все-таки сбросили бомбы, подумал Гильермо. Зеленый дым плыл, с виду безобидный и даже радостный. Вдруг Гильермо увидел, как сквозь дым медленно идет знакомая фигура…

Гильермо ждал. Высокий старик в пенсне неторопливо брел по парку, держа зонт на плече. «Так я и знал», — подумал Гильермо. Не настоящий. Старик — механическая игрушка.

Старик шел. Гильермо видел его аккуратный костюм, кремовый галстук и беззащитное лицо с бородкой. Ни маски. Ни респиратора.

Коричневый зонт вдруг вырвался из руки старика, ветер подхватил его и понес — кувыркаясь, зонтик влетел в крону и застрял. Ветер трепал его, с обнажившихся спиц слезала ткань. Дыра в зонтике становилась все шире.

Гильермо перевел взгляд на старика. Не может быть! Клуб бледно-зеленого дыма медленно разворачивался в воздухе над лежащим телом. В следующее мгновение Гильермо понял, что бежит — усилием воли переставляя неподатливые столбы ног. Быстрее, быстрее.

Старик умер. В блестящих открытых глазах застыл некто в черной маске.

— Да это же я, — понял Гильермо. Дрожащими пальцами стянул резину с головы, провел ладонью по лбу и снова уставился в блестящие глаза старика. Там отражалось бесчувственное кукольное лицо с покосившимся провалом рта и серыми глазами навыкате. Гильермо сел на землю и расхохотался.

Механический бог с площади яростно смотрел в небо, откуда проклятые «киты» стреляли в армию его послушных игрушек. Те души, что он не успел украсть, вели цеппелины за горизонт, чтобы назавтра вернуться с новым огнем.

Старик, обернувшись, долго глядел на Гильермо.

Но когда ветер швырнул в него горсть обгорелых листьев, дрогнул и полетел вослед своим, прочь из железного города-клетки.

— Почему стоим? — спросил Иншек.

Пассажиры отодвигались от него, жались к стенкам, переминались с ноги на ногу. Кто-то сорвал с окна рогожку, и по тупым, уставшим лицам мазало серым светом. Перешептывались, всхлипывали, толкали друг друга, охали — но все исподволь, скупо, испуганно. Никто не отвечал на его вопрос.

Но и так было ясно.

Свободцы.

Пол под ногами кренился. Клетушки застыли — настил под ними с чавканьем и вздохами медленно тонул в красноватой воде. Свободцы оцепили караван и шли теперь вдоль пассажирских вагонеток. Стучали широкие подошвы сапог, слышались отдельные лающие слова, мимо окна протащили беловолосого охранца с разбитым лицом и безвольно волочащимися по воде кистями рук. Те были чистыми.

Иншек сглотнул, сунулся было в карман за платком — будто тот поможет, глупость какая — и тут на подножку вскочил молодцеватый парень с длинным хлыстом. Пробежал по всем цепким, липким взглядом, безошибочно ткнул пальцем в Иншека:

— Ты, руки покажь!

И тот медленно, безвольно выпростал из глубоких карманов и протянул к свободцу розовые ладони с карминово-багровыми разводами трещинок, ползущих от подушечек пальцев к запястьям и выше, вокруг бледных безволосых предплечий. Ближе к локтевым сгибам яркие полоски бледнели и терялись, сливаясь с кожей.

Парень удовлетворенно хмыкнул и указал рукояткой хлыста на выход.

Два дня назад Иншек сказал отцу, что идет в мастерскую и будет уже совсем вечером, поздно. Суетливо сбежал с крыльца… Через минуту он вспомнил, что забыл перчатки, но не стал возвращаться — плохая примета. Сунув несколько засаленных бумажек в карман обознику с замученным безразличным взглядом, он получил уголок жесткой скамьи в пассажирской клетушке и билет до Цересского уезда.

Город Карев быстро остался позади, и обоз потащился вслед заходящему солнцу по болотистой равнине с озерцами красной воды и блеклой седой травой. Доски настила ныли и хлюпали. Перегруженные телеги скрипели, махинисты остервенело дергали за рычаги, шипя сквозь зубы и сплевывая желтую слюну на широкие передние колеса.

Пассажиров было — не продохнуть. Толстые бабы в плетеных кожаных платках и суконных накидках, заросшие мужики с рябыми лицами, пара чумазых мальчишек в одинаковых меховых шапочках. И глаза у всех — испуганные, взволнованные, вороватые. Иншека притиснули к стене, он с трудом шевелился, пытаясь расправить плечи, хотя бы чуть-чуть изменить положение. По отсиженной ноге гуляли игольчатые мурашки, кусала мошка, забивалась в ноздри и уголки глаз. На раме окна бесполезно хлопала дырявая рогожка.

На полу клетушки, под лавками, на лавках и в сетках, подвешенных к щелястому потолку, топорщились мешки с кемью. Как бы тщательно их ни завязывали, по доскам уже мело пылью и крошкой телесно-розового цвета. Пассажиры отирали щеки, встряхивали грязными, слипшимися волосами, обмахивали обшлага рукавов… Бесполезно. Кемь расползалась по обозу быстрее, чем он катился по извилистой спине настила, по единственной дороге от Керта до Цересских земель, от знаменитых красных оврагов к цивилизации. Кемь облизала все лица, будто закатное солнце, и даже моторы кашляли и плевались терракотовым.

Контрабандная, ворованная. Любой обоз отсюда, как его ни досматривай, как ни грози и ни ссаживай преступников, оказывался набит ею под завязку. Везли пассажиры, везли обозники, махинисты, охранцы… Везли пакеты, мешочки, тюки — кто сколько урвал. Все мысли и разговоры три дня пути отплясывали вокруг кеми и добычи ее, да еще — кому сгружать, не доезжая до Цересса. А потом, когда болото заканчивалось, и обоз с трудом взбирался на пузатую насыпь, пассажиры, подхватив мешки, спрыгивали, бежали прочь, спеша, спотыкаясь, скатываясь по булыжникам, а клетушки полупустыми уходили, ухая и подпрыгивая на стыках деревянного настила.