Владимир Кузнецов - Темные (сборник)

«Что это, что это, что? – истерично стучало в голове. – Ужас ждали ждали столько лет не может быть такогонеможетбытьбытьнемооожееет…» Спасительной искрой вспыхнуло в мозгу светлое, детское, забытое давно – и забормотал, срываясь на крик: «Отче наш… иже еси… имя Твое…» Неведомые твари словно отшатнулись на мгновение, но вновь стали надвигаться. Тут рука Виктора будто провалилась в стену – дверь? Он бросил тело в этом неясном направлении, тяжело вывалился в предбанник и, не разбирая дороги, помчался к домам, к людям, подальше от этого ужаса. Баня плюнула вслед мертвенным туманом, словно сгустком гноя из больной груди.

Жилье светило сквозь голые деревья яркими в сгустившихся сумерках окошками. Так близко – рукой подать! Но Виктор уже выбился из сил, в груди нехорошо сипело, а домишки будто не приближались. Туман догонял, наплывал, звуки под пасмурным небом звучали глуше, но не смолкали, не смолкали… Ему чудился легкий топоток многих ног, маленьких, настигавших, обходивших справа и слева. Страшное дышало в затылок, репьями хватало за полы плаща. «Не-ус-петь…» – мысль прыгала в ритме сбитого дыхания. Слева светлым пятном замаячила брошенная церковь.

Туда! До людей не добежать, да и не помогут люди – туман всех заберет. А церковь хоть и давно сгоревшая, забытая, но ведь с молитвой строилась! Превозмогая резь в боку, последним усилием, последней надеждой взлетел по ступеням и рухнул в зияющую темноту храма. Вжался в пол, закрыл голову руками, ожидая, казалось, неминуемого ужаса…

Позади досадливо и словно от боли взвизгнуло, забормотало. Виктор со всхлипом обернулся: бледное, многорукое клубилось на пороге, не смея ступить в церковь, будто кто обозначил предел, за которым зло теряло силу. Виктор изнеможенно откинулся на спину. Из глубин купола, с исковерканной огнем росписи скорбно взирали суровые лики. Святые, почти уже забытые. Свод кружился перед глазами, наплывал. Среди неузнанных ликов почудился будто знакомый – Петька? «Что ж ты не шел?» – читалась в его молчаливом укоре.

Благодарные слезы хлынули из глаз. Далекий Бог, семнадцать лет назад дозволивший чудовищную несправедливость, захотел исправить все сейчас, спасти его, Витю. На рассвете все закончится, ведь Бог есть, он не допустит повторения. Виктор обессиленно закрыл глаза, в памяти вновь всплывали забытые слова бабушкиной молитвы:

– Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое, да приидет…

– Мунчо вуиз ииииниииии!

Последний выдох легким паром – в темный купол брошенного храма.

Прежде чем дело пойдет, я расскажу о двух вещах.

Я знаю, как готовить птицу с нуля. Этот опыт связан с деревней и моей бабушкой. Вначале птицу следует умертвить. Несколько раз опускаем ее в кипяток, чтобы легче ощипывалась. Пух опаливаем на газовой плите или на спиртовке. Режем брюшко – от огузка до начала ребер. Запускаем внутрь руку и тащим кишку. Не раздавить! То же с желчным. Вынимаем желудок, сердце, печень, пищевод с зобом и гортанью. Освобождаем нутро от пленки и крови. Техника разделки костей у всех разная.

Но она нам не пригодится.

Второе: я студент. Мало сплю, много работаю, недоедаю. Иногда у меня не в порядке с головой. Моя Катя знает об этом и работает надо мной. Она все говорит правильно. Уверенность в себе, позитивный настрой. Мотивация, труд, результат. Цельная личность. Эти слова и выеденного яйца не стоят, но они правильные. Все начинают с малого…

Я уже два месяца работаю мультяшным уродом.

Хожу от площади Восстания до Гороховой или по Лиговке от Некрасовского сада до Обводного канала. Мне не нужны листовки, рекламные щиты, громкоговоритель. Главное, быть среди людей. Я – реклама услуг одного оператора. Сотовая связь, телевидение, Интернет. На мне костюм колоссальной птицы – не то голубя, не то ласточки с пышным хвостом жар-птицы (читай, с ворохом цифровых благ) – в диснеевской раскраске. Мое стилизованное изображение наклеено во всех салонах связи.

Птица поет, сама себя продает.

Образ узнаваемый, ведь я – логотип.

Одушевленный золотой телец, аватара бренда, земное воплощение этой жар-птицы, которое обеспечивает людей связью.

Ассоциации просты и доступны.

Голубиная почта. Ручной сокол. Зоркая, стремительная воздушная тварь. Все видит, обо всем ведает. Птица – не яйцо: на порядок выше. Парит на высоте крылатым спутником. Передает сигналы с околоземной орбиты. Клетка-офис на грешной земле: терминал обработки данных, которые птичка напела. Подключитесь ко мне до осени – подарю бонусные перья: льготы, золотой статус, рассрочка, безлимит. Перо жар-птицы горницу освещает. Иванушек с василисами сводит. Один край света – с другим.

Это все правильные слова, хотя и они выеденного яйца не стоят.

Около восьми вечера я возвращаюсь в офис. В парадную старинного дома втиснута клетушка лифта. Как водится, сломанного. Широкая лестница, в пролетах лепнина: четверка античных голов под ионическим ордером бесстрастно взирают на меня молочными бельмами – под каким бы углом от них я ни был.

Я весь взмок после долгой работы в летний день. Вентилятор, зашитый в птичий клюв, не спасает. Тугое термобелье, впитавшее весь пот, противно елозит о подкладочную ткань. Вынужденный перерыв: офис-то на седьмом этаже. На облупленный подоконник уселся пернатый с красным поролоновым брюхом и синими обрубками крыльев. Стилизованную птицу на эмблеме, конечно, можно трактовать как угодно. Но дизайнеры костюма дошли до самого цветастого и нелепого решения. И задачу выполнили с честью: я всегда в центре внимания.

Поначалу это вызывало едва ли не панику. Потом раздражение, болезненную нервозность. У меня страх сцены, я толпу не люблю, а эта работа как шоковая терапия. Только Катя успокаивала: все-таки я в костюме, невидим для людей. Чирикай себе, шныряй туда-сюда, пританцовывай, обнимай теток для фото – получай пять баксов в час. Мне полегчало; скоро я увижу ее. Катя открытая и доверчивая, еще год назад она была просто симпатичной девчонкой с потока, а сейчас она – моя.

Привычное дело: дверь в офис заперта. Сторож, дедушка за девяносто, глуховат и не с первого раза слышит звонки. Особенно когда смотрит телевизор. Стучусь еще минут десять. Может быть, он обходит все отделы, выключая свет и запирая двери? Снова давлю кнопку звонка, машу ручкой в камеру – давай же, заметь меня! Монитор на рецепции направлен в твою, дедуля, сторону, как бы ты ни лежал на диване.

Я готов был выйти из себя.

Ладно, пока сторож объявится, я хотя бы разденусь в подъезде. Невозможно больше мокнуть в плюшевом туловище. К слову, мои руки запрятаны в зачаточные крылья, сшитые из лоскутов искусственного меха. Ворс длиннее, чем на брюхе и голове, и уложен перьями. Нащупать четыре пуговицы на горловине, крепящие птичью башку к телу, так же легко, как орудовать иголкой в варежках.