Аноним - Канал имени Москвы. Лабиринт

Лиловый тёмный нож врезается в мозг, лиловое осиное гнездо взрывается в голове Калибана:

«Такое уже случалось. И это значит, что капитан Глеб по прозвищу Бык ушёл в Лабиринт, и Бог явил себя в первый раз. И это значит, что Калибан…»

Боль воет в голове у Калибана голодным волком, но постепенно смягчается, сменяется гораздо более милосердной картиной:

«Вот она, эта ростра якобы утеряна? Брат Фёкл любуется её изображением в Книге. Локоны, прекрасные женские волосы, вначале подарок святого Бориса выглядел так… Что же тогда в Храме, ростра у головы Быка? Та, что вырезана позже, взамен утерянной, или?!»

Нежный белый свет с лёгким-лёгким оттенком кремового, как поля печальных лилий. Старик, брат Фёкл, уже всё понял, но сила его души не даёт лиловому ножу вспороть, разрезать поле лилий.

«Влюблённые были счастливы и были вместе. И тайный обет хранили верные команды грозных кораблей, а потом в том месте стала обитель… Основоположник Борис подарил ростру, – нелепо и радостно улыбается брат Фёкл. И ещё раз, для подтверждения, возвращается в начало Книги. Локоны, ниспадающие на плечи. Пусть украшает твой корабль, прекрасная Александра, защитница слабых… Капитан Саша. Брат Фёкл улыбается, но он позволяет своему голосу нотку обескураженности, когда произносит: «Седьмой капитан… Он был она?! Женщина? В этом мире мужчин… Седьмой капитан был женщиной…»

И брат Фёкл ещё на несколько мгновений стелет в своей душе поля для влюблённых, поля нежных и печальных лилий. «Капитан Саша. Александра. Она была его возлюбленной. Глеба по прозвищу Бык».

Всё становится на места в голове брата Фёкла, а вместе с ней и в голове Калибана.

«Капитан Саша. Александра. Она была его любимой. Глеба по прозвищу Бык. Это было их тайной. Но она погибла. И он ушёл в Лабиринт. Потому что… И то же самое происходит сейчас, понимает брат Фёкл, с капитаном Львом. А это значит…»

Всё расставляется по местам в головах брата Фёкла и Калибана. Нет больше полей нежных лилий – фрагменты соединяются, сплавляются в общий рисунок; лучистое сияние, внутри него ядовитый тёмно-лиловый червь, и неясно, какого цвета больше.

«Основоположник Глеб по прозвищу Бык узрел грядущее. Но не как записку, конечно, нет, как образы, открытые воину и поэту, умевшему так сильно любить, что… он бросил вызов судьбе как воин. Но не противился ей как святой. Он ушел в Лабиринт за своей любимой, но оставил Книгу. Но тогда… – и вот тут обескураженность, пожалуй, не менее сильная, чем когда брат Фёкл говорил о Седьмом капитане, – тогда у Книги должен быть ещё один, тайный смысл».

Калибан ходит по своей келье из угла в угол. Как воришка мог увидеть Седьмого капитана? Что ещё скрывает от него брат Дамиан? Калибан всегда считал, что Книга опасна. И даже как-то предложил уничтожить подлинники. Лицо Светоча Озёрной обители сделалось каменным: «Ересь! – холодно произнёс он. – И если ещё хоть раз услышу такое, то даже я не смогу тебе помочь».

Но потом, смягчаясь, добавил: «Всё не так просто, мой верный Калибан. Да, в ней есть тайный смысл, помимо открытого всем Возлюбленным братьям. Да только всё дело в том, что оба смысла верны, хотя разительно отличаются друг от друга».

Брат Дамиан оставил Калибана самого разбираться со своим смятением. Что ж, не привыкать. Да только и верная обезьяна был не до конца искренен со Светочем Озёрной обители: знаки были, их становится всё больше. И эти голоса, что слышат люди в ветре безумия, дующем с Пустых земель.

– Голоса, зов Разделённых, – прошептал Калибан. Вернулся к очагу. Начал сильно дуть на угли. Пламя тут же откликнулось, обдувая лицо жаром. В голове закружилось.

Калибан знал, что произошло с семьёй капитана Льва. И знал как. Брат Фёкл был не единственным человеком, о котором Светочу Озёрной обители пришлось позаботиться на пути заботы о Благе. До поры до времени произошедшее с капитанами не особо беспокоило Калибана. Но знаки – они сгущались. Калибан чувствовал, что брат Фёкл в опасности. И даже пытался помочь тем единственным способом, который был ему доступен. «Дотронься до моей головы, старик». – «Что там?» – но брат Фёкл неколебим, как скала. «Там конец твоей веры, старик. Конец твоей веры, вот что там».

Тогда ещё было не поздно. Но поля нежных лилий не предназначены верным обезьянам-демонам, и Калибан услышал: прочь от меня, дьявольское отродье, тебе не поколебать моей веры!

– Глупый, упрямый, надменный старик! – произнёс Калибан, глядя в завихрения пламени на углях, но в сердце его совсем неожиданно и тихо плеснулась скорбь.

«Зря ты так с ним поступил», – вдруг подумал Калибан, даже не отдавая себе отчёта, из-за этой ли скорби, или потому, что расчёт брата Дамиана не оправдался. Ещё один знак… Но что-то происходит: и вот в итоге некто, столь же несущественный в раскладах Светоча Озёрной обители, кем можно пренебречь, но кто в состоянии узреть подлинный облик Седьмого капитана, спокойно ожидает в темнице скорого суда.

«Он чужак и не тот, за кого себя выдаёт, – это уже было не размышление, уверенность. – И его единокровный глухонемой братец. Чужаки не могут разгуливать по территории Пироговского братства, не уплатив ясак – Лабиринт не пустит… И это успокоило брата Дамиана. Но это ошибка».

– Мне ведь плевать, глухонемой ли его брат, – вдруг удивлённо пробормотал Калибан. – И брат ли он ему вообще!

Плевать! Но в этом якобы «недуге» ключ к чему-то гораздо более важному. И это происходит прямо сейчас.

Калибан знал, что он умеет быть очень тихим и незаметным. Настолько, что Светоч Озёрной обители вынужден был даже как-то попросить не подходить к нему так бесшумно. И вот Калибан подумал, не навестить ли ему прямо сейчас темницу с братьями-воришками, где те ожидают скорого и справедливого суда. Вряд ли Калибан начал свою игру. Просто происходило что-то, много всего, что уже не подчинялось воле брата Дамиана. А такие вещи не прощались обезьянами-демонами.

Аква в растерянности смотрела на разложенные перед ней страницы. Брут был прав. Смысл всего менялся. Менялся радикально.

«Не Брут, – поправила себя девочка. – Брат Фёкл. Это его рука».

Это рука её наставника. И он сделал даже больше, чем она ждала, к чему так настойчиво его подталкивала.

– Вот то, что ты просил, – сказала она недавно Бруту. – Про «Три вечерних зари», то, что мы уже расшифровали.

– «Когда они соединятся, Лабиринтов больше не будет»? – Брут вопросительно кивнул.

– Ага. Только полностью этот стих звучит так. – Она подвинула к нему ещё один лист: