Александр Варго - После заката

Эх, красивая версия вырисовывается… Конечно, патриоты-резуновцы снова взвоют, как гиены в течке: мы, мол, в сорок первом были ух и сильны! сильнее всех в мире, да не повезло чуть-чуть, а то бы мы уж… а он, Кирилл, дескать, злопыхатель и очернитель советской мощи и сталинского гения.

Ладно, не привыкать, отобьемся…

Вторую воронку, меньшую по размерам, но тоже служащую складом находок «черных следопытов», он обнаружил тем же самым способом, — пойдя по натоптанной тропинке.

Но лежали тут не боеприпасы…

Кирилл долго стоял на краю воронки без единой мысли в голове. Мозг отказывался осмысливать увиденное, отказывался — и все тут.

Лежали здесь останки. Останки, с которыми кто-то обошелся самым варварским, самым бессмысленно-жестоким образом.

Не скелеты… И даже не разрозненные кости…

Обломки, мелкие осколки костей — огромная груда на дне.

Свиноферма… Конечно же, это отходы со свинофермы, — ухватился Кирилл за спасительную мысль. Надо уйти отсюда, — понял он. Уйти, и забыть, и не задумываться, кому и зачем потребовалось так дробить свиные косточки… И о том, когда эти косточки успели так потемнеть, некоторые даже подернуться зеленым налетом, — тоже не задумываться… Отходы свинофермы, и точка.

Он не смог.

Не смог уйти, не смог заставить себя поверить в спасительную «свиную» версию…

Здесь лежали люди. То, что осталось от людей. Вон тот обломочек нижней челюсти, кость с двумя потемневшими зубами, что лежит совсем рядом, чуть не под ногами, — разве может он принадлежать свинье?!

Видел он не далее как вчера свинские зубы — в оскаленной пасти мадам Брошкиной…

Люди…

За что же вас так?! Кто же вас так ненавидел, что загнал на смерть — и продолжил убивать после смерти?!

Хотя нет, едва ли палачи третьей ДНО виноваты еще и в ЭТОМ, изломы костей свежие…

Способ, которым измывались над павшими, сомнений не вызывал, — вывернутый давним взрывом из земли гранитный валун-наковальня (из-за него-то наверняка и выбрали именно эту воронку), рядом валяется здоровенная кувалда…

Родительский день завтра, сказало им ангельское дитя, дробя на куски крысиные косточки.

Родительский день, говорите? Семейный, стало быть, праздник? Посторонние, значит, нежелательны? И в самом деле, к чему нужны свидетели такого обхождения с предками? Тюк-тюк по черепу, тюк-тюк по ребрам, каждый почитает родителей по-своему, у нас так уж принято… И нацистские свастики (какая, к чертям, славянская древность!), где только можно, — сегодня, по пути сюда, Кирилл разглядел даже собачью будку с резной опускающейся дверцей, украшенной ими… Будку! Собачью!!!

Тюк-тюк — вот вам за Сталинград! Тюк-тюк — вот вам за Курскую дугу! Тюк-тюк — а это за сорок пятый! Тюк-тюк — за штурм рейхстага!

Он понял — если не уйдет немедленно, то свихнется. Самым натуральным образом свихнется. Вокруг не ночной сумрак — яркое солнечное утро, но он, Кирилл, сделал шаг не туда. И оказался по ту сторону реальности. Тюк-тюк — добро пожаловать в кошмар! Тюк-тюк — у нас тут весело!

Кирилл попятился, не отрывая взгляд от воронки, — крохотный шажок назад, еще один… Может, достать из кармана швейцарский ножичек, да и вонзить лезвие в ладонь? Вонзить и проснуться рядом с Мариной на широкой двуспальной кровати… Он даже потянулся было к карману джинсов, но не закончил движение… взгляд приковало кое-что на другом краю воронки.

Ну почему вокруг не ночная тьма? Не густой утренний туман хотя бы? Тогда можно списать увиденное на обман зрения… Но при ярком свете сомнений нет: там сквозь кусты виднеется плаха — здоровенная деревянная колода с воткнутым в нее топором. Скелеты при помощи такого инструментария дробить несподручно… Им удобно расчленять живых. Или недавно умерших.

Почему ветви там, возле плахи, шевелятся — гораздо сильнее, чем могли бы от легкого ветерка? Что за странный запах уже давно щекочет ноздри? И что за ритмичный, побулькивающе-журчащий звук раздается за спиной? Все ближе и ближе…

С возвращением, Кирилл Владимирович… Добро пожаловать в кошмар, у нас тут весело…

Он побежал напролом через кусты, позабыв про тропинку.

Ветви хлестали по лицу.

— Кирилл! — негромкий женский голос. И рука, теребящая его за плечо. Он открывал глаза с облегчением: все же кошмар, все же уснул снова, хоть и не хотел…

Перед глазами была трава. Зеленая. По стеблю — близко-близко, у самых глаз — ползла божья коровка. Что за…

— Кирилл! — да и голос-то не Маринкин…

Он рывком перевернулся.

Клава… Продавщица Клава… А вокруг… Да, сомнений нет, вокруг все та же грива: поросли кустов, кое-где одинокие елки на краях старых воронок…

И как это понимать?

У Кирилла появилось подозрение: на самом деле ничего этого нет. Вообще ничего. И никогда не было. Ни Загривья, ни объявления о продаже дома, ни раздавленной на дороге лисы… Он задремал в самолете Москва-Петербург, и сейчас проснется от женского голоса, просящего пристегнуть ремни и сообщающего температуру в аэропорту приземления…

Он внимательно посмотрел на Клаву. Жаль, что тебя нет. Ты очень красивый морок и фантом, куда красивее воняющих болотной гнилью мертвецов…

Девушка улыбнулась — как-то робко, неуверенно, никакого сравнения с давешним разбитным поведением в магазине при свиноферме. Хотя какой магазин? Не было ничего, не было, не было… Или все же было?

Он протянул руку, осторожно прикоснулся к коже, тронутой первым летним загаром, — прикоснулся чуть ниже короткого рукава платья.

— Ты настоящая?

Она ответила так, словно и подобные вопросы, и сопровождающие их жесты стали давно привычными:

— Настоящая, конечно… А ты?

В этот миг Кирилл, наверное, проснулся окончательно.

Прояснилось все без мутной мистики и дремучего солипсизма: да, лисицу он действительно закопал, и действительно пошагал на гриву. А Клава, по ее словам, увидела его из окна, уже вдалеке, уходящего, — попыталась догнать, но потеряла из вида. И нашла уже здесь, на полянке, — спящего.

Зачем догоняла? — Кирилл не стал уточнять. Неважно. Важно другое: нет и не было проклятых воронок, наполненных снарядами и обломками костей! Приснилось, привиделось, — трех с половиной часов сна маловато для организма, и он, организм, взял-таки свое. На травке, под кустиком.

А что пригрезилась кошмары — так вольно ж засыпать в таком месте!

Тем более что печальный опыт имелся, на Карельском перешейке устроился как-то на ночлег в разрушенном бункере — сон привиделся немногим лучше нынешнего: куда-то он бежал в атаку, по болотной топи, едва прикрытой первым снежком, рядом рвались снаряды, вздымая к небу фонтаны жидкой грязи, потом снег под ногами подался, он ухнул в трясину, сразу с головой, холодная жижа полезла в рот и нос, залепила глаза, но он все равно видел: вокруг трупы, трупы, трупы — искореженные, растерзанные, в красноармейских буденовках и длиннополых шинелях… Остаток той ночи Кирилл провел, бодрствуя у крохотного костерка (землю под которым пришлось хорошенько проверить металлоискателем). И с тех пор зарекся ночевать там, где погибли слишком многие…