Брайан Ламли - Порча

И снова старик кивнул:

— Люди уезжают или умирают, и никто не вселяется в их дома, так? Ну, кроме старых скупердяев вроде меня.

— Да и понятно, — сказала Джилли, — В деревне ни школы, ни работы, и рыба уже много лет ловится плохо, хотя в последнее время уловы, кажется, немного выросли. А удобства? Ближайший универмаг в Сент-Остелле! И дороги вокруг деревни в плохую погоду превращаются в смертельные ловушки. То лужи и рытвины, то их вообще размывает. Зачем бы кто-то захотел здесь поселиться? Разве что несколько отдыхающих на летний сезон, да совсем редко, — кто-то вроде вас уедет сюда после ухода на пенсию. А кроме того…

— Да? — с хитринкой подхватил он. — Кроме того?.. Джилли, во всех ваших объяснениях мне слышится противоречие. Вы привели несколько веских оснований, почему здесь нельзя оставаться, и несколько очень шатких — почему надо остаться.

Она чуточку сжалась, и руки вернулись на подлокотники кресла, вздрагивая, как две испуганные птицы…

— Дело в моей дочке, — сказала она, помедлив. — В Энни. Я думаю, нам придется еще немного задержаться здесь, хотя бы ради нее.

— О?

— Да. Она… она занимается на пианино у мисс Хардинг из деревни и дважды в неделю берет уроки языка в вечерней школе в Сент-Остелле. Они ей нравятся; она уже настоящий маленький переводчик, знаете ли, и я хотела бы, чтобы она продолжала.

— Языки, говорите? — Старик поднял брови. — Что ж, переводчик легко найдет работу — или может преподавать, если захочет.

— Вот и я так думаю! — оживилась Джилли. — Для нее в этом будущее. У нее редкий талант. Она даже жесты читает!

— Простите?

— Язык жестов, каким пользуются глухонемые.

— А, да, конечно. Но высшее образование?..

— У нее отличные оценки, — поспешила на защиту дочери Джилли. — Она бы без труда поступила в университет. Но ведь о чем одни мечтают, другим ни к чему. И, если совсем честно… она не из общительных. Ей будет неуютно вдали от дома.

Джемисон опять понимающе покивал.

— Немножко замкнутая, — заметил он.

— Она еще очень молода, — быстро ответила Джилли. — И я такой была когда-то. Я ведь знаю, все проходят через эти периоды. Ей и так досталось — я имею в виду смерть отца и все такое, — так что нам придется подождать. Вот и все.

Теперь, решительно показав, что разговор о дочери закончен, Джилли должна была, в свою очередь, менять предмет разговора. И при этом она вернулась к предыдущей теме.

— Вы знаете, — сказала она через минуту, — может быть, вам покажется, что это слишком мрачное увлечение, но меня невольно заинтересовал ваш рассказ об Инсмуте… о его странных обитателях.

«Обитатели, — повторил Джемисон, но повторил беззвучно, про себя. — Да, пожалуй, слово подходящее».

Наверное, ему пришлось бы ответить. Но минутой раньше, когда Джилли еще не закончила говорить, дверь веранды скользнула в сторону, пропустив Энни. Девочка встала на фоне вечернего неба, ее волосы безжалостно трепал ветер, большие зеленые глаза с любопытством заглядывали в комнату. Должно быть, она слишком долго пробыла на ветру и успела замерзнуть.

Задвинув за собой дверь, она прошла к огню погреться и спросила:

— Что это ты говорила, мама? Что-то о странных обитателях?

Джилли пожала плечами:

— Мы с мистером Джемисоном говорили о своем, милая, так что не будь любопытной.

На том и конец: появление Энни оборвало разговор. Но Джемисон, задвигая шторы на веранде, невольно обратил внимание на унылый, понурый силуэт на песчаных дюнах: Джеф, отбрасывая длинную уродливую тень, возвращался в деревню.

Пора было отвезти домой и Джилли с Энни.

Неделю простояло ненастье. Джеймс Джемисон посиживал в кресле у раздвижного окна и поглядывал через дюны и пляж, на бурный ревущий океан. Но сколько бы ни лил дождь, как бы ни грохотал прибой, как бы ни раскалывали небо молнии и сколько бы ни перекатывался гром, рано или поздно на пляже появлялась унылая фигурка. Молодой Джеф, как предпочитала называть его Джилли. Несчастный деревенский парень.

Иногда мальчик, вернее, пожалуй, молодой человек волочил ноги вдоль линии прибоя. Случалось, он подходил слишком близко к воде, и гребень прибоя окатывал его пеной. Джемисон упорно наблюдал за ним в дорогой сильный бинокль и временами наводил резкость на лицо Джефа.

Нависший лоб и почти лысая голова; широкие мясистые губы, глаза навыкате и чешуйчатый выступ подбородка с пробивающейся щетиной; грубая кожа и особенно эти странные складки или гребни между ушами и воротником…

Однажды к вечеру под конец недели, когда немного распогодилось, Джемисон высмотрел на пляже и Джона Тремэйна. Проселки снова размыло, так что директор на пару дней был свободен от своих обязанностей и мог уделить время любимому увлечению. Разумеется, шагая вдоль берега, он то и дело нагибался и осматривал тот или иной кусок плавника. Но в то же время на пляже появился и «деревенский придурок», и их пути пересекались. Встреча развернулась в перекрестье бинокля Джемисона.

Тремэйн присел на корточки перед темной кучей водорослей, а Джеф вышел к нему из-за дюны. Вот и встреча: директор замечает парня и резко вскакивает, отшатывается от него и, кажется, грозит узловатым концом ободранной от коры ветви! Второй растерянно останавливается и стоит, бессмысленно всплескивая руками, безмолвно шлепая губами в молчаливом протесте.

Что двигало Тремэйном: отвращение, ненависть или ужас? Или его просто ошеломила внезапность столкновения? Так или иначе, по-видимому, неприязнь директора к строптивым юнцам удваивалась в отношении тех, кто был не столько строптив, сколько, скажем, несчастен.

Тем, впрочем, все и кончилось: вряд ли это можно было назвать стычкой, и они сразу разошлись, вернее, Тремэйн зашлепал к дому, а Джеф остался стоять, глядя ему вслед. Конец. Кстати, сценка напомнила Джемисону, что он обещал зайти посмотреть резьбу по плавнику, — по меньшей мере одна причина для ответного визита.

На выходных Джемисон позвонил Тремэйнам по телефону, чтобы узнать, остается ли приглашение в силе, и воскресным вечером преодолел на машине пустынную милю до соседнего дома. Машину он оставил на обочине. Поскольку, кроме него, Тремэйна и Джилли, у покрытой рытвинами дороги никто не жил, вряд ли она могла создать помеху движению.

— Видел вас на днях на берегу, — обратился он к Джону, когда его усадили и вручили бокал. — Прочесывали пляж, а?

Тремэйн кивнул:

— Наш разговор снова меня завел. Нашел пару очень славных корешков.

— У вас, верно, на них глаз, — заметил старик, не скрывая лести. — Да, я вижу, у вас и здесь несколько «славных корешков», не считая законченных работ. Но, простите, по-моему, это не столько резьба, сколько скульптура, созданная ветром, волнами и песком… Вы умудрились вдохнуть в нее новую жизнь с помощью наждака и лака, воображения и бесконечного искусства. Вы вернули им собственную, полную драматизма жизнь!