Анна Старобинец - Резкое похолодание

4. Могут ли люди быть чудовищами?

Не могут. Но твои родители — уже не люди.

5. Кто такой Жилец Вершин?

Твой отец.

…Он стоит на самой вершине. Его черная квадратная пасть натужно втягивает в себя трос. Он трещит, как свихнувшийся кинопроектор. От меня до этого агрегата осталась всего пара метров, а я не знаю, не знаю, что сделать, чтобы отцепиться, что сделать, чтобы меня не затянуло туда, внутрь, вместе с тросом и бугелем. Я не знаю. Мне не сказали. Мне никто не сказал…

6. Мои родители меня любят?

Нет.

…Пасть приближается. Я не хочу. Сейчас я разожму руки. Сейчас я брошу свой бугель — и пасть засосет его, засосет мой никчемный ремень с железякой на конце. А деревяшка застрянет. Наверняка ведь застрянет. И тогда он станет давиться, этот агрегат, он подавится деревяшкой, а ремень запутается в его внутренностях, и тогда… все пойдет не так. Он сломается. Он станет выплевывать обратно металлический трос. И все люди, что сейчас медленно и торжественно взбираются на вершину, уцепившись за этот трос, — все эти люди покатятся обратно, быстро, очень быстро, все ниже и ниже, задом наперед, не видя куда… Они будут падать. Они будут ломать себе шеи, спины и ноги, они будут кричать, они будут плакать…

А я буду стоять на вершине.

Итак, я считаю до трех — раз, два, два с половиной… два с четвертью… три! — и сразу же…

7. Почему я такая толстая?

Ты должна была родиться совсем другой девочкой. Стройной, красивой и очень спортивной. Это они виноваты. Они сделали тебя такой.

…отпускаю руки. Падаю. Мой бугель пару секунд болтается на тросе и мягко падает в снег рядом со мной.

Железная квадратная пасть по-прежнему засасывает трос. Никто не падает, не ломает себе шею, не кричит и не плачет. Все чинно сходят с подъемника и осторожно объезжают мою толстую тушу. Я лежу на самой вершине.

Небо надо мной низкое-низкое. Цвета сухого асфальта.

Мои щеки — два белых бесчувственных пятна.

8. Я когда-нибудь съеду с самой вершины горы?

Да.

Я еще раз перечитываю письмо и снова прячу его в карман. Поднимаюсь на ноги и осматриваю восточный склон. Леночка уже в самом низу, выделывает свой любимый фортель: прямо на ходу откидывается назад и ложится на собственные лыжи. Мой отец стоит у подножия горы и внимательно смотрит на Леночку. Выражения его лица отсюда не разобрать, но я совершенно уверена, что он восхищенно улыбается. Конечно. Как же еще на нее смотреть, такую тоненькую, гибкую и спортивную…

Я трогаю свои щеки и не чувствую ничего.

Я отворачиваюсь, снимаю лыжи и волоку их к западному склону горы. Он очень крутой. Он почти отвесный. На нем нет ни людей, ни флажков, ни утрамбованного желтого снега. На нем растут карликовые кривые деревья, а из белоснежных сугробов кое-где торчат черные валуны, рыжие клочья бурьяна и кусты засохшей полыни. Корни деревьев просвечивают под снегом, точно вздувшиеся темные вены.

Отсюда не видно, но там, внизу — наша нора. Моя — и моей волшебницы.

Я надеваю лыжи.

Вечернее солнце красит западный склон в апельсиновый цвет.

…Я когда-нибудь съеду с самой вершины горы?

Да.

Я подхожу к самому краю.

— Куда?! Назад! Быстро — назад!!!

Он уже здесь, поднялся наверх. Как это он успел так быстро? Впрочем, он все делает быстро. Жилец Вершин. Мой отец. Быстро отцепляет свой бугель и несется ко мне.

— Ты что, спятила?! А ну стой!

Вечернее солнце растягивает мою тень, делает ее длинной и тонкой. Она здорово смотрится на апельсиновом снегу.

Я отталкиваюсь палками — и лечу вниз.

Палки выпадают у меня из рук, но они мне все равно не нужны.

Вы когда-нибудь убивали человека? Может, хотя бы калечили?

Я — да. Еще в детском саду.

Ему было пять лет. Его звали Тимур. Он плевал мне в кашу и в какао. Он называл меня жирной коровой. Он пихался локтями. Он подговорил против меня всю группу. Тогда я еще не нашла нору моей волшебницы, и некому было мне помочь. Но я справилась сама. Я хотела просто убить его имя. Тимур. Тимур. Тимур. Тимур. Тимур… Чтобы оно сдохло наверняка, убивая, я произносила его вслух. При всех. Был тихий час, я встала со своей раскладушки, подошла к тому месту, где он спал, и сказала:

— Тимур.

Он проснулся.

Я сказала:

— Тимур. Тимур. Тимур.

Он заржал.

Они все заржали.

Я сказала:

— Тимур. Тимур. Тимур. Тимур. Тимур.

Они все смеялись. Они кричали:

— Корова свихнулась!

— Ольг Ванна, идите скорее сюда, наша корова с ума сошла!

А я говорила:

— Тимур. Тимур. Тимур. Тимур. Тимур.

Говорила, пока оно не перестало извиваться и дергаться, его имя. Пока оно не застыло бесформенным «мурти-мурти».

Когда я в последний раз сказала «Тимур», мне показалось, что в его глазах я заметила страх. Он почувствовал.

Трудно жить, когда твое имя убито.

На следующий день он был какой-то вялый и грустный — настолько, что даже не лез ко мне. А через день он вообще не явился.

На третий день Ольга Ивановна строго спросила:

— Кто из вас дружит с Тимуром?

И как-то странно оглядела всю группу.

Они все молчали, трусливые твари. Видимо, по ее тону они догадались, что дружить с Тимуром нельзя.

— Ребята, — сказала она уже мягче. — Кто из вас водился с Тимуром? Я не собираюсь вас наказывать. Наоборот, тех, кто признается, я отпущу домой до конца недели.

— Я водился!

— И я!

— И я!

— И я дружил!

— Врешь, ты с ним наоборот дрался!

— Я его лучший друг!

В детском саду объявили двухнедельный карантин.

Тимура мы больше не видели. Ольга Ивановна сказала, что он переехал в другой город. Вторая воспитательница сказала, что он перевелся в другой детский сад. Нянечка сказала, что он заболел.

А я сказала:

— Если кто-нибудь еще будет ко мне приставать — он тоже исчезнет. Потому что я убью его имя.

А одна из девочек сказала, что ее мама сказала, что я умею наводить порчу.

— Что такое порча? — заинтересовались они.

— Это… это такое значит, что к ней нельзя подходить близко.

— Нельзя, — подтвердила я.

— А еще к ней нельзя прикасаться. И разговаривать с ней тоже нельзя.

Больше меня никто не трогал.

С тех пор мне ни разу не удалось повторить этот трюк. Дело в том, что имена — они очень живучие. Они с самого начала практически ничего не значат, они сухие и сморщенные, в каждом имени — лишь маленькая капля живого сока, и ее, эту каплю, очень тяжело выжать до конца.

Но теперь мне это не нужно. Теперь я придумала другой способ.

У меня ведь есть моя волшебница.

…Папа когда-то объяснял мне, что крепления горных лыж реагируют на падение и сразу же раскрываются. Это действительно так. Мои лыжи легко отщелкиваются от ботинок и катятся вниз по склону, каждая — в свою сторону.