Игорь Середенко - С улыбкой хищника

— Вечно у тебя какие-то проблемы с женским полом, — заметил Вазар, подойдя в Имаду, охваченному какой-то рассеянностью.

— А я что, это она сама ко мне подошла, — неуверенно оправдывался Имад, не понимая, что случилось.

Вазар оглядел равнодушным взором груду трупов и сказал:

— Могли их в рабство продать.

— Так чего же …

— Ладно, пусть будет так. Демонстративная казнь все равно лучше. А рабов у нас хватает. Пусть дрожат от страха. Страх — лучшая реклама.

Вазар подправил автомат за спиной и направился к машинам, а Имад, все еще растерянный, побрел за ним.

Группа женщин в белых одеяниях сгруппировались и тоже собирались покинуть место казни, как вдруг, одна из женщин воскликнула:

— Там остались живые! — она указывала на груду тел.

Все обернулись и увидели мальчика лет девяти, который выполз из-под тела матери. Мальчик стоял в нерешительности и с ужасом смотрел на тела погибших родственников.

— Это мой! — громко крикнула мать Баха.

— Никому не стрелять.

Люди Курбана уже сели в машины и с интересом наблюдали за группой людей в белых одеждах. Мать подвела сына на линию выстрела.

— Ну, стреляй! — приказала она. — Ты должен попасть с одного выстрела.

Баха взвел курок и навел пистолет на цель. Девятилетний мальчик поднял голову и увидел, что он на мушке. Он смотрел на Баха обычным детским взглядом, без малейшего пробуждения ненависти или отчаяния. Это был самый обычный невинный взгляд ребенка. Бах увидел на мушке лицо сверстника, его рука твердо держала оружие, ему оставалось лишь спустить курок, но он почему-то этого не делал. Ему доводилось не раз стрелять в людей. Но это были взрослые люди, смотрящие на него с презрением, ненавистью, жалостью, с болью. Их лица перед смертью были искривлены испытывающими чувствами: одни ненавидели, другие просили, третьи были с утомленным или равнодушным видов. Но в этот раз Баха увидел через мушку прицела взгляд, отличный от других. Он не мог понять, что этот взгляд выражает: доброту или затаенную ненависть. Он пытался прочесть по глазам, по кончикам губ, по малейшей игре мимических мышц, но ничего, что помогло бы ему определить, прочесть внутреннее состояние жертвы, он не находил.

— Немедленно стреляй, — требовала мать и наставник в одном лице. Женщина волновалась, что ее подруги засмеют, и требовательно взывала сына выстрелить.

— Он шиит, — сказала мать, — они убили твоего отца. Стреляй!

Но мальчик не стрелял. Напротив, он развернулся к своему учителю и бросил к ногам матери пистолет. Баха упал в отчаянии на колени и склонил голову в знак вины. Тогда мать быстро подняла с земли пистолет и выстрелила. Тело Баха вздрогнуло, он боялся оглянуться и посмотреть назад. Он лишь услышал глухой звук падающего позади тела.

— Вот, как надо стрелять! — торжествующе и поучительно сказала мать.

Ее обступили подруги. Но Баха ее слов не слышал, он лишь вспоминал выражение лица мальчика. Чистое, невинное детское лицо девятилетнего мальчика, с большими глазами, схожими на два озера, без малейшего напряжения в мышцах, застыло перед ним. Неожиданно для себя он понял состояние этой детской чистоты, невинного взгляда. Это было словно послание с того света, и он прочел этот взгляд. Он выражал еле уловимое, но все же выражение скорее души, чем сознания — вот почему он сразу не смог прочесть этот взгляд. Нужно было учесть: и чуть протянутые вперед руки, и слегка вытянутую шею, и приподнятый подбородок, и, конечно же, взгляд, казалось, славший одно лишь слово, которое, видимо, дано было прочесть, уловить, не сознанию, не сердцу, а душе, такой же детской. Это была просьба. Он хотел, чтобы его убили, но перед смертью девятилетний мальчик не испытывал ни боли, ни ненависти, ни страха, он прощал своему убийце его грех. Именно прощение было той причиной, из-за которой Баха не смог выстрелить. Он не винил своего убийцу в том, что тот намеревался сделать. Эта сила прощения показалась Бахе выше силы его ненависти и злости, с которой он сжимал в тот момент пистолет.

Вазар сел за руль, а потом вдруг вспомнил о чем-то, и спросил Курбана:

— Что делать с головами казненных? — он вспомнил, что в прошлый раз им нужно было, в доказательство о выполненном деле, принести головы казненных, тогда их вывесили на площади города.

— Оставим здесь, — пояснил Курбан, — с собой брать не будем. Нам поверят и по снятому видео. У меня нет желания тащить их с собой. А у тебя?

— У меня, как у тебя. Нет, так нет, — согласился Вазар. — Я заметил, что камера не все снимала.

— То есть? — удивился Курбан.

— Она была приостановлена тобой в тот момент, когда ты читал какой-то текст, на непонятном языке. Что это за язык, и что этот текст означает? — спросил Вазар.

— Черт его знает, этот текст передал мне Абрафо, когда мы выезжали. Он попросил прочесть его перед казнью.

— Абрафо? — удивленно сказал Вазар. — А я-то думал, что мы наказываем неверных.

— И это тоже, одно другому не мешает.

Когда завелись моторы и вздрогнули машины, увозя группы боевиков в разные стороны, солнце уже садилось, прячась за холмы. Пуская свои последние огненные стрелы, солнце озолотило лишь верхушки холмов, охваченных мрачными широкими тенями, прячущими трагедию.

За десять лет в смертельной никому ненужной бойне людей, война унесла четыре тысячи пятьсот человек из числа войск коалиции, куда входили солдаты США и многих стран Европы (Российской Федерации в коалиции не было, президент осуждал иностранное вмешательство во внутренние дела Ирака), со стороны Ирака погибло свыше полтора миллионы жителей. Таков несоразмерный подсчет этой войны, где с обеих сторон присутствовали жестокие пытки и убийства, нечеловеческие муки. И как всегда, за ошибки политиков пришлось расплачиваться многими и многими жизнями.

Абрафо прибывал вне тела. Его душа, покинув грешное тело, под действием необъяснимых сил, находилась у «перекрестного пути», где царствовал дух Калфу. Черно-синие тона неба, ставшие в этом неземном мире, вечным, неизменяемым фоном, окружили бестелесное состояние Абрафо. Он много раз бывал здесь, и каждый раз ему доводилось общаться с великим духом Калфу — черным властелином, покровительствующим темным силам. Всякий раз, когда Абрафо обращался к нему, он задаривал его своими подарками, которые всегда не прочь был принять Калфу, иногда он сам требовал, называя, что он хотел бы получить от Абрафо. На этот раз Калфу потребовал, для выполнения задания, большую плату — принести в жертву несколько дюжин человеческих жизней. И Абрафо выполнил эту просьбу. Для этого он лично передал Курбану тайный текст одного из темных ритуалов. Курбан отлично справился с заданием, когда прочел тайные письмена перед казнью восемнадцати полицейских. Абрафо был уверен, что Курбан выполнил задание, ведь и видео, отснятое с места казни, и свидетели — люди Курбана, подтвердили факт завершения казни. А значит, дух Калфу не должен злиться на него, ведь он выполнил его просьбу, когда отправил души казненных в темный мир Калфу. Но Абрафо многого не знал, хотя порой ему и казалось, что он очень близок к духам. Он не раз чувствовал, что знает и умеет очень многое, чем обладают темные властители. Но совершить обряд переселения в иной мир он пока не решался по причине неуверенности, что его примут. Каждый раз, когда Абрафо выполнял просьбу Калфу, у него оставалось чувство какого-то скрытого недовольства со стороны темного духа. Он считал, что это вовсе не недовольство, а гордыня, высокомерие духа, привыкшего с высока смотреть на смертных. По этой причине Абрафо доводилось сдерживать свое нетерпение стать бессмертным, тормозить свои порывы превзойти себя. И он с заискивающим выражением, какое испытывает слуга перед хозяином, боясь поднять голову, и прямо посмотреть на темного духа, общался с Калфу. Но в этот раз ему показалось, что ставки были высоки, и он, включая его преданность и исполнительность перед Калфу, заслуживает особого внимания. И вообще, настало время обнажить карты и попросить Калфу о своем желании — служить ему вечно.