Джозеф Ле Фаню - Комната в гостинице «Летучий дракон»

В этот момент я с легкостью мог бы принять его за картину: в глубине стеклянной поверхности отражался портрет молодой женщины редкой красоты. Она стояла, погруженная в чтение письма, которое держала тонкими пальчиками. По-видимому, оно поглощало все ее внимание.

Лицо красавицы, несколько удлиненное, имело выражение грустное и кроткое. Тем не менее в нем отражалось нечто неуловимое, свойственное горячим натурам. Нежные черты и сияющая белизна лица могли не опасаться соперничества. Глаза были опущены, и я не мог рассмотреть, какого они цвета, зато вдоволь насладился созерцанием длинных ресниц и изящно выгнутых бровей. Незнакомка продолжала читать. Вероятно, в письме содержалось исключительно важное сообщение: мне еще никогда не приходилось видеть такой неподвижности в живых существах — передо мной словно застыла статуя. Наверное, мне следовало ретироваться так же тихо, как я и вошел, прежде чем мое присутствие будет замечено. Однако ноги мои как будто приросли к полу. Промедление оказалось губительным: незнакомка подняла голову.

Огромные, темно-синие глаза остановились на моем отражении в зеркале с выражением надменности, и путешественница, поспешно опустив вуаль, повернулась ко мне. Странно, но мне показалось, что она полагает, будто я не видел ее лица. С напряженным вниманием я следил за малейшим ее движением, словно жизнь моя зависела от того, что произойдет.

Смелость изменила мне; я начал подозревать, что мое появление в этой комнате просто дерзость. Обращение незнакомки рассеяло всякие возможные сомнения. Тот же мелодичный голосок, который мне довелось услышать на дороге, холодно заметил по-французски:

— Вы, вероятно, не знаете, что эта комната не общая.

С низким поклоном я пробормотал какое-то извинение и попятился к двери.

Должно быть, у меня был очень смущенный вид, потому что незнакомка, почувствовав всю неловкость моего положения и, вероятно, желая смягчить его, прибавила:

— Однако, я рада случаю еще раз поблагодарить вас, милостивый государь, за ту помощь, которую вы оказали нам сегодня.

Меня ободрили не столько слова, сколько тон, которым они были произнесены. Признаться, ее ничто не обязывало показывать, что она узнала меня, и тем более — во второй раз изъявлять благодарность. Все вместе несказанно льстило моему самолюбию при том, что любезность следовала непосредственно за легким укором.

Умолкнув, она быстро повернулась к двери в соседнюю комнату: мне показалось, что за стеной зазвучали чьи-то шаги. Почти одновременно послышалось брюзжание глухого, слегка гнусавого голоса; очевидно, говоривший отдавал приказание слуге, приближаясь к нашей комнате. Голос принадлежал старику в черном парике, который час назад разговаривал со мной на дороге.

— Прошу вас, уходите, — умоляюще обратилась ко мне дама, указывая рукой на дверь, в которую я вошел.

Отвесив глубокий поклон, я отступил назад и затворил за собой дверь. После чего в совершенном восторге сбежал по лестнице и бросился на поиски хозяина гостиницы.

Описав ему комнату, из которой только что вышел, я признался, что она мне понравилась, и выразил желание занять ее.

— Весьма и весьма сожалею, — был ответ, — но ваше требование невыполнимо, так как эта комната и две смежные с ней заняты…

— Кем?

— Знатными господами.

— Но кто же эти знатные господа? У них должно быть имя или титул.

— Несомненно, но в Париж теперь стремится такая вереница путешественников, что мы больше не спрашиваем ни званий, ни фамилий — просто обозначаем их номерами комнат, которые они занимают.

— Надолго они остановились?

— Боюсь, что и на этот вопрос я не смогу вам ответить. Пока продолжается такая чехарда, у нас ни угла не останется пустым даже на минуту, и когда они съедут, мне неинтересно.

— Как жаль, мне так хотелось занять эти комнаты! Они пришлись мне по вкусу. Одна из них, должно быть, спальня?

— Точно так, сударь. И заметьте, редко кто берет номер со спальней, если не намерен ночевать.

— Свободные номера у вас еще остались?

— Конечно, две комнаты к вашим услугам. Только что освободились.

— Я беру их.

Очевидно, путешественники, которым я оказал помощь, намеревались остановиться в гостинице на некоторое время, по крайней мере до утра. В мечтах я уже представлял себя героем романтического приключения.

Заняв свободный номер, я выглянул в окно и увидел перед собой задний двор. Деловито сновавшие конюхи снимали сбрую со взмыленных и усталых лошадей, выводили из конюшен свежих и запрягали. Множество различных экипажей — и собственные кареты, и род повозок, подобно моему кабриолету заменяющих старинную перекладную, — стояли тут, ожидая своей очереди. Суетливо пробегали взад-вперед слуги, другие бродили в бездействии или, смеясь, болтали между собой: картина была забавна и полна оживления.

Между экипажами я различил дорожную карету и одного из слуг знатных господ, которыми в настоящий момент так сильно интересовался.

Вмиг я сбежал по лестнице и направился к черному входу: очень скоро и меня можно было увидеть на неровной мостовой двора, посреди вышеописанной картины, в шуме и гаме, неразлучными с подобного рода сборищами.

Солнце клонилось к западу, и его золотые лучи озаряли красноватые кирпичные трубы надворных построек. Две бочки на высоких жердях, служившие голубятнями, полыхали жаром. Естественно, вечернее освещение всему придает живописный характер, и внимание зачастую привлекают предметы, совсем не красивые в сером утреннем свете.

После непродолжительных поисков я оказался у цели. Лакей запирал на ключ дверцы кареты, предусмотрительно снабженные замком для полной безопасности. Я остановился рядом, притворяясь, что рассматриваю изображенного на дверцах красного журавля.

— Красивый герб, — заметил я ненароком, — верно, принадлежит какому-нибудь знатному роду?

Лакей обернулся, опуская ключи в карман, и ответил, слегка наклонив голову и улыбаясь насмешливо:

— Вполне возможно.

Нисколько не смущаясь, я немедленно вкатил ему дозу известного средства, которое благотворно влияет на человеческий язык — развязывает его, я хочу сказать.

Лакей вначале покосился на луидор, оказавшийся у него в руке, потом с непритворным изумлением взглянул мне в лицо.

— Вы щедры, сэр.

— Не стоит благодарности… Кто такие дама и мужчина, которым принадлежит эта карета? Если вы помните, я со своим слугой помог вам на дороге.

— Он граф, а ее мы называем графиней, хотя я не знаю, жена ли она ему; может статься, она его дочь.

— Где они живут?

— Клянусь честью, понятия не имею.