Джозеф Ле Фаню - Комната в гостинице «Летучий дракон»

— Вероятно, вас удивляет, что привлекло меня к этому каменному истукану? Увы, в провинциальных городках все средства хороши, лишь бы убить время. Какой силой воли нужно обладать, чтобы жить в них; если бы не мои обязательства перед родиной, клянусь, ни минуты бы не задержался в этом унылом захолустье! Полагаю, вы завтра утром уезжаете?

— Я уже нанял лошадей.

— А мне остается ждать письма или прибытия одного человека, разговор с которым вернет мне свободу. Однако когда этому суждено свершиться, я не берусь определить.

— Я могу быть чем-нибудь полезен?

— К сожалению, ничем. Благодарю вас тысячу раз. В моем поручении все роли распределены в точности, и я вызвался участвовать исключительно по дружбе.

Беседуя таким образом, мы медленно подходили к гостинице «Прекрасная звезда». На время водворилось молчание. Я нарушил его, поинтересовавшись, не знает ли маркиз чего-нибудь о полковнике Гальярде.

— Разумеется, знаю. Бедняга немного не в себе: последствия ранения в голову. Военное министерство не знает куда деваться от его фантазий, да и от него самого тоже. Недавно ему подыскали занятие при каком-то военном ведомстве; мирная работа, заключающаяся в перекладывании бумажек с места на место. Так представьте себе, в последнюю кампанию Наполеон так нуждался в людях, что дал ему под командование целый полк. Гальярд всегда был отчаянный рубака, такие-то и годились на императорской службе.

В городке находилась другая гостиница под названием «Французский герб». У двери ее маркиз таинственно пожелал мне доброй ночи и скрылся.

Медленно направляясь вдоль сумеречной аллеи, я встретил слугу, который подавал мне бургундское. Размышляя о странной фигуре полковника Гальярда, я остановил его.

— Постой-ка. Кажется, ты говорил, что полковник Гальярд с месяц провел в вашей гостинице?

— Так точно, сэр.

— Не знаешь, в своем ли он уме?

Слуга вытаращил на меня глаза.

— И даже очень в своем, сэр.

— Никто не замечал за ним каких-нибудь странностей?

— Никогда. Иногда он горячится, кипит, но человек чрезвычайно умный.

— Вот и решай, кто тут прав, а кто виноват, — бормотал я себе под нос, шагая дальше.

Вскоре я уже различал свет в окнах «Прекрасной звезды». Перед крыльцом стояла карета, запряженная четверкой лошадей, а за дверьми бушевала яростная перепалка, где над всеми другими звуками преобладал оглушительный голос полковника Гальярда.

Инстинкт искателя приключений подсказывал мне, что я увижу нечто интересное. Пробежав не более пятидесяти ярдов, я оказался в просторной прихожей гостиницы, в самом центре разыгравшейся там драмы. Рослый французский полковник преграждал путь графу де Сент-Алиру, который в дорожном костюме и с черным шарфом, обмотанным вокруг шеи и закрывавшем наполовину его лицо, очевидно, был остановлен в ту минуту, когда направлялся к своему экипажу. Немного позади него стояла графиня, также в дорожном костюме, с опущенной на лицо черной вуалью; в своих нежных пальчиках она держала белую розу. Трудно вообразить более сатанинское олицетворение ненависти, какое представлял в этот момент полковник: жилы напряглись и выступили тяжелыми бугорками на его лбу, глаза выкатывались из орбит, он в ярости скрежетал зубами. Вытащив из ножен саблю, он размахивал ею, сопровождая свои выкрики зловещим лязгом амуниции и топаньем. Владелец гостиницы пытался образумить его, однако все усилия оставались тщетными. Двое слуг, бледных от испуга, выглядывали из-за спин путешественников, не отваживаясь вмешиваться в перебранку. Полковник неистовствовал; топал ногами и размахивал саблей.

— Я не был уверен в вашей красной птичке — кто мог бы подумать, что вы осмелитесь путешествовать по людной дороге, останавливаться в порядочных гостиницах и спать под одним кровом с порядочными людьми! Вампиры, оборотни, вам нет христианского имени! Немедленно вызовите жандармов, вяжите их. Клянусь святым Петром и всеми чертями, если кто из вас посмеет высунуть нос из этой двери, я раскрою ему череп!

С минуту я молча смотрел, потрясенный этой сценой. Какой удобный случай выказать свои чувства! Я немедленно подошел к графине. Она испуганно оперлась на предложенную руку.

— О! Я в отчаянии! — взволнованным шепотом произнесла она. — Этот ужасный сумасшедший не хочет пропустить нас; он убьет моего мужа.

— Ничего не бойтесь, графиня, — ответил я, отважно вставая между старым графом и полковником, который не переставал кричать и ругаться, словно одержимый. — Прочь с дороги, варвар! — взревел я, в свою очередь свирепея.

Графиня слегка вскрикнула, и это вполне вознаградило меня за опасность, которой я подвергался, ибо полковник Гальярд после секундного изумления стремительно взмахнул занесенной вверх рукой, и его сабля со свистом рассекла воздух надо мною.

Я был проворнее полковника, и в тот момент, когда он, не раздумывая о последствиях, замахнулся с твердым намерением рассечь меня на две половинки, я с силой хватил его по виску своей тростью. Он отшатнулся, и я снова обрушил на его голову удар палкой. С глухим стоном он рухнул.

Мне было безразлично, жив он или мертв: в эту минуту я уносился вихрем самых упоительных ощущений.

Саблю Гальярда я сломал ногой и обломки вышвырнул на улицу. Старый граф бросился к двери во всю мочь, не оглядываясь ни направо, ни налево, не благодаря никого; проворно сбежав по ступенькам крыльца, он юркнул в карету. Я остался рядом с брошенной на произвол судьбы графиней. Подав ей руку, я повел ее к карете. Она села в нее, и я захлопнул дверцы. Все произошло в глубоком молчании.

Едва я собирался спросить о причине столь поспешного отъезда, как графиня робко и вместе с тем взволнованно тронула мою руку. Губы ее почти касались моей щеки, когда она торопливо шепнула:

— Быть может, мы не увидимся никогда больше. О, если бы я могла забыть вас! Уходите… прощайте, ради Бога, уходите!

Я пожал ее руку. Она отдернула ее, но дрожащими пальцами протянула мне белую розу, которую держала во время всей этой бурной сцены.

Граф что-то приказывал своим пьяным слугам, просил их, проклинал. Они скрывались где-то в недрах гостиницы, пока мое вмешательство не переменило положение вещей. Однако все это стало очевидным мне лишь впоследствии. Теперь они проворно взобрались на козлы, подгоняемые страхом. Ямщик щелкнул бичом, лошади пустились рысью, и карета покатила в направлении Парижа со своей драгоценной ношей, провожаемая едва брезжущей луной, которая поднялась над главной улицей городка.

Я стоял на мостовой, пока экипаж не скрылся из виду, и расстояние не заглушило шума колес.

Тогда я с глубоким вздохом опустил глаза на бледную розу, завернутую в мой носовой платок, — залог любви, тайно переданный на прощание, не замеченный ни одним нескромным взглядом.