Владислав Реймонт - Вампиры. Сборник

Понемногу старик успокоился и начал улыбаться:

— Так это в самом деле ты, Карло, ты, живой и здоровый. Как же ты вырос и какой красавец. Эх, не судил Бог моему другу, твоему отцу, и полюбоваться тобой.

— Да, доктор, с семи лет я был лишен и отца, и матери, а почему, и до сих пор не знаю.

Старик как-то отодвинулся от меня и замолчал.

— Зачем и надолго ли ты приехал в наш город?

— Приехал я сегодня, а сколько проживу, зависит от вас, доктор. Если вы согласитесь на мою просьбу, то завтра же утром мы выедем в замок.

Старик снова весь затрясся:

— Что, ехать в замок, в твой родовой замок, зачем? Что тебе в нем? — закричал он сердито.

— Как зачем? Вот уже два месяца, как я живу в нем, — смеясь, заявил я.

— Ты в замке, рядом, два месяца, — бормотал он. Зубы, вся нижняя челюсть старика дрожали. — Ты жив, здоров, совершенно здоров. Поклянись Божьей Матерью, что ты говоришь правду, — и он повелительно указал на угол.

Весь угол был занят образами, большими и маленькими; перед ними горела лампада, стоял аналой с открытой книгой. Войдя в комнату, я не заметил этого угла, и теперь меня поразил диссонанс: лампада и человеческий скелет!

— Клянись, говорю тебе, крестись! — настаивал грозно старик.

Думая, что имею дело с сумасшедшим, и не желая его сердить, я перекрестился и сказал торжественно:

— Клянусь Божьей Матерью, я жив и вполне здоров.

Старик заплакал, вернее, как-то захныкал и, вытаскивая из кармана огромный платок, все повторял:

— Зачем ты приехал, зачем ты приехал? Чего ты хочешь?

Когда он совершенно успокоился, я ему рассказал, что с детства скучал по родине, но не смел ослушаться приказания отца и жил в чужих краях.

— Внезапная смерть отца сняла с меня запрет, — объяснял я, — и я явился поклониться гробам отца и матери, и представьте, доктор, я не нашел их в склепе, — закончил я.

— Не нашел. В склепе не нашел! — радостно шептал старик. — А новый склеп ты не трогал?

— А разве есть новый склеп? Где же он?

— Хорошо, очень хорошо, — потирал старикашка свои руки.

Я ничего не понимал и страшно раскаивался, что связался с полоумным. Соображая, как бы поудобнее выбраться из глупого положения, я молчал.

Молчал и старик.

— Когда ты едешь обратно в чужие края? — наконец спросил он.

— Обратно? И не собираюсь! — возразил я с удивлением. — Замок вычищен, отремонтирован заново, и через две недели моя свадьба.

Глаза старика опять выразили ужас.

— Ты намерен навсегда поселиться в замке и хочешь жениться, быть может, уже наметил невесту. Безумец, безумец, разве старый Петро не был у тебя, разве он не сказал тебе, что по завету отца ты не должен был приезжать в замок, а не то что жить тут, да еще с молодой женой, — кричал, весь трясясь, старик.

Все эти глупые охи и крики окончательно мне надоели, и я резко сказал:

— Отец ни разу не писал мне ничего подобного, да и теперь поздно об этом говорить: невеста моя уже приехала и находится сейчас в замке.

— Пресвятая Матерь Божья, помилуй ее и спаси! — горестно прошептал старик. — Ну, Карло, не думал я, что судьба заставит выпить меня и эту горькую чашу. А видно, ничего не поделаешь! Мы оберегали тебя от этого ужаса, но ты сам дерзко срываешь благодетельный покров. Твой отец взял с меня и Петро страшную клятву, что тайна эта умрет с нами… но теперь я должен, я обязан открыть ее тебе... Да простит меня Пресвятая Заступница… Дорогой друг, ты говорил: «Смотри, ни на духу, ни во сне ты не должен говорить, из могилы я буду следить за тобой», а сейчас, если ты можешь слышать, пойми и прости: ведь Карло надо спасти, избавить, хотя бы ценой моей души — души клятвопреступника! — печально и торжественно проговорил старик.

Он замолчал и скорбно поник головою.

Хотя все его слова представляли какой-то бред, я не считал его больше сумасшедшим, что-то говорило мне о их правде и ужасе, что ждет меня.

Я молчал, боясь нарушить думы доктора, и в то же время старался догадаться, что за тайну должен он мне открыть. Первое, о чем я подумал, было мое большое состояние: честно ли оно нажито? нет ли крови на нем? — и я дал себе слово исправить, что можно.

Нет, невероятно.

Смерть матери, не повинен ли в ней отец?

Тоже нет. Он обожал ее и пятнадцать лет хранил верность ей и чтил ее память.

Что же, наконец?

Доктор все молчал… потом спросил меня:

— Карло, что помнишь ты из своего детства?

Я стал рассказывать, вспоминая то одно, то другое.

— Ну, а что ты думаешь о смерти своей матери?

Холод пробежал по мне — неужели?

Я рассказал то, что ты уже знаешь, то есть что мать видела во сне змею, которая ее укусила, закричала ночью и от страха заболела. Потом ей было лучше, но после обморока в зале болезнь ее усилилась.

Затем, этого ты еще не знаешь, она начала сильно слабеть день ото дня и все жаловалась, что по ночам чувствует тяжесть на груди: не может ни сбросить ее, ни крикнуть.

Отец начал вновь дежурить у ее постели, и ей опять стало легче. Устав за несколько ночей, отец решил выспаться и передал дежурство Пепе.

В ту же ночь матери сделалось много хуже.

Утром, когда стали спрашивать Пену, в котором часу начался припадок, она ответила, что не знает, так как ее в комнате не было.

— Господин граф пришел, и я не смела остаться, — сказала она.

— Я пришел, что ты выдумываешь, Пепа? — засмеялся отец.

— Да как же, барин, вы открыли дверь на террасу, оттуда так и подуло холодом, и хоть вы и укутались в плащ, но я сразу вас узнала, — настаивала служанка.

— Ну, дальше, — сказал, бледнея, отец.

— Вы встали на колени возле кровати графини, ну я и ушла, — кончила Пепа.

— Хорошо, можете идти, — сказал отец и, поворачивая к доктору свое бледное лицо, прошептал. — Я не был там!

Я замолчал на минуту.

— Так, — качнул старик головою. — Так.

— Чем кончилось это дело, кто входил в комнату матери, я не знаю и до сих пор, — закончил я.

— Дальше, дальше, — бормотал старик.

— Дальше, через три дня Люси, мою маленькую сестренку Люси, — продолжал я свой рассказ, — нашли мертвою в кроватке. С вечера она была здорова, щебетала, как птичка, и просила разбудить ее рано… рано — смотреть солнышко. Утром, удивленная долгим сном ребенка, Катерина подошла к кроватке, но Люси была не только мертва, но и застыла уже.

— Так! — снова подтвердил доктор.

— Люси похоронили, и в тот же день мать подозвала меня к своей кушетке и, благословляя, сказала:

— Завтра рано утром ты едешь с Петро в Нюрнберг учиться. Прощай, — и она крепко, со слезами на глазах меня расцеловала Ни мои просьбы, ни слезы, ни отчаяние — ничего не помогло… меня увезли.

Даже через столько лет старое горе охватило меня, голос дрогнул, и я замолчал.

— Так, — опять качнул головою старик. — Так. Ане помнишь ли ты еще чьей-нибудь смерти, кроме Люси? — спросил он.