Ольга Михайлова - Сладость горького миндаля

Возразить Монтгомери было нечего, и он заговорил о другом:

— Мне не показалось, что Марвилл и Говард особо влюблены в твоих племянниц.

Генри только хмыкнул.

— Мне тоже так не показалось, но с нынешней молодёжью, Фрэд, никакого сладу нет. Я, видит Бог, выложил Кэт всё, что знал о Марвилле дурного — кутежи, транжирство, блудные похождения. И что? Девица твердит, что всё поклёпы, клевета и вздор. Сьюзен, вроде бы, поумней, она видит, кто такой Говард, но и тут меня ждал афронт. Она просто, похоже, хочет быть леди Говард, вот и всё.

— А ты сам хорошо знаешь Говарда?

— Да, — спокойно кивнул Корбин. — Он относится к тем людям, кто переделывают написанное не потому, что оно неверно, но лишь потому, что может оказаться неверным. Трепеща от страха перед воображаемыми ошибками, они совершают настоящие. При этом вся их осмотрительность ничуть не мешает им допускать серьёзнейшие просчёты, — Корбин лениво закурил и продолжал, — вздорные опасения владеют Чарльзом настолько, что он теряет умение отличать истинные поводы для тревоги от вымышленных. Близорукость постоянно вовлекает его в переделки, и она же мешает ему из них выбраться. Он не в ладу и самим с собой, и с окружающими, ничего не делает сам и не даёт другим и, неуверенный в себе, пребывает в вечном беспокойстве. Кроме того, он завистлив. Что скрывать, не таких женихов я хотел для девочек, но что поделаешь?

Монтгомери подивился верности характеристики.

— Но ты согласился на этот брак.

— А что было делать, Фрэдди? — Генри посмотрел прямо в глаза Фредерику и, наклонившись, насмешливо прошипел в ухо герцогу, — если девке вовремя не дать мужа, она подожжёт дом. Они и так-то, извини мне эти слова, не шибко-то сговорчивы да покладисты, а тут и вовсе бесноватыми стали. Я устал с ними спорить, Фрэд. Чувственность и бездумная жизнерадостность Кэт были доведены потворством её мамочки до того, что она страдает от самого незначительного сокращения привычной порции удовольствий и охотно купит мимолётное счастье ближайших пяти минут ценой благосостояния грядущих лет. А Сьюзен, хоть и не стольизнежена, тоже всегда хочет настоять на своём, а если не выходит, то злится и дуется, как избалованный ребёнок. Они хотят немедленно завладеть всем, на что положили глаз. — Корбин выпустил изо рта колечко дыма, — может быть, когда-нибудь они и заплатят за это, но сейчас их это не волнует. Их девиз — теперь или никогда. Их так же мало беспокоит, что будет с ними через неделю, как то, что случится через тысячу лет. Кэт откладывает размышления на потом и смеётся над ними в своей легкомысленной ветрености, будто слушает потешный рассказ, а Сьюзен просто хладнокровно купила жениха приданым.

Старый герцог вздохнул. Увы, мнение Корбина трудно было оспорить. Он, что и говорить, всё понимал верно.

— А Хильда? Зачем она приедет? — спросил он.

— Я пригласил её ещё зимой, у неё ведь уже окончился траур. Не скрою, мне приятней говорить с ней, чем с племянницами. Она старше их обеих едва ли на полгода, но в голове, поверь, мозгов в достатке, если не сказать — в избытке.

— А когда она прибудет?

— Я жду её с минуты на минуту. — Корбин спустился с крыльца и стал обеспокоенно вглядываться то в небо, то в туманную дорогу. — Гроза собирается, боюсь, как бы она не опоздала. Она написала, что к шести подъедет, а уже четверть седьмого. Не случилось ли чего с экипажем?

Тут небо прорезала молния, оттенив тёмные тучи у них над головами, потом прогремел гром. Корбин торопливо взбежал на парадное крыльцо, и они вошли в дом.

— Иди, переодевайся к ужину, — сказал Блэкмор, — а я подожду здесь.

Монтгомери направился к себе, а когда четверть часа спустя вышел в обеденный зал, дождь уже лил как из ведра. По дороге в столовую в коридоре старый герцог встретил странную особу лет пятидесяти, которая несла мимо него свечной ящик и подсвечник с двумя зажжёнными свечами. Когда они поравнялись, пламя осветило странное лицо женщины: напряжённое и мрачное. Тёмные крупные глаза слегка навыкате скользнули по лицу Монтгомери, толстогубый рот изогнулся, большой нос, показавшийся кривым, дёрнулся, точно принюхиваясь к чему-то в воздухе.

Старый герцог подумал, что эта та самая служанка герцогини, о которой стольбрезгливо отозвался Джекобс, и понял, что не ошибся, когда она исчезла на втором этаже в комнате, около дверей которой громоздились несколько больших сундуков. Монтгомери не смог вспомнить, как назвал её камердинер, но не оспорил его слова о неприятной внешности компаньонки герцогини. Неужто леди Хильда не могла найти ничего поприглядней этого пугала?

Однако Джекобс, кажется, назвал её итальянкой? Герцог покачал головой. В женщине проступало что-то от креолки, да и кожа для итальянки больно тёмная, подумал он.

Генри Корбина не было ни в столовой, ни в парадном: проходя мимо, милорд Фредерик нигде его не встретил. Вошли Хилтон с Грэхемом, успевшие уже разместиться в выделенных им комнатах и переодеться к ужину, потом появились и племянницы графа с женихами. Граф Блэкмор возник на пороге последним и сразу кивнул Монтгомери.

— Слава Богу, она успела до начала ливня, — он нахмурился и мрачно взглянул в окно, — что за месяц выдался, льёт и льёт каждый день. На прошлой неделе — дня без дождя не выпало.

В столовой Хилтон беседовал с Марвиллом о клубе, Грэхем с Говардом — о последнем забеге на дерби, а милорд Фредерик молча разглядывал новоприбывших. Хилтон, белокурый и голубоглазый, был очень хорош собой, да и одеваться умел. Ему едва стукнуло тридцать, но в глазах уже проступали пресыщенность и опыт. Перси Грэхем, граф Нортумберленд, кареглазый брюнет, был чуть постарше Хилтона. «Или уж, воля ваша, истаскался сильнее…», пронеслось в мозгу старого герцога. Он заметил и быстрые, внимательные взгляды, какими Хилтон и Грэхем окинули племянниц Корбина, но, похоже, ни у одного из приезжих не возникло желания стать соперниками Говарда и Марвилла. Девицы же озирали новых гостей с ленивой грацией истинных леди, потом поинтересовались у дяди, будет ли его гостья ужинать с ними? Корбин не успел ответить, как звучный голос лакея провозгласил:

— Леди Хильда, герцогиня Хантингтон.

Монтгомери повернулся к двери и замер, почувствовав, что у него пересохло во рту, с досадой на себя подтянул отвисшую в изумлении челюсть и вздохнул. Это надо же…

Герцогиня появилась в сером шёлковом платье с оголёнными плечами, замерев на миг у вишнёвой портьеры. Короткая горностаевая горжетка уподобляла её королеве. Монтгомери никогда ещё не видел лица стольблагородных очертаний. В огромных прозрачных серо-голубых глазах играли искры пламени напольных канделябров, эти же искры пробежали по пышным, убранным в итальянскую причёску волосам цвета сигарного пепла, оттенявшим белоснежную сияющую кожу. Да, леди Хильда, миловидная в детстве, за минувшие с отрочества годы, что и говорить, превратилась в ослепительную красавицу. От точёных рук до очерка тонких скул, от скульптурных плеч до лебединой шеи, от коралла губ до мраморного лба, — глаз нигде не мог найти изъяна. Если причуда фантазии могла нарисовать иную красоту, то, лишь мельком взглянув эту, перестала бы грезить.