Сакс Ромер - Зеленые глаза Баст

Я внимательнее пригляделся к занавесу и согласился с выводами инспектора, но заметил и еще кое-что.

— Комната одно время освещалась газовым рожком! воскликнул я. — Здесь, под планкой для картин, клапан.

— В большинстве домов в этой местности есть и газ, и электричество, — задумчиво произнес Гаттон.

Но не успел он договорить, как я увидел, что выражение его лица изменилось и он мгновенно внес стул в нишу.

— Придержите портьеру, — скомандовал он.

Встав на стул, он принялся изучать небольшой газовый клапан, замеченный мной. Какое-то время я молча наблюдал за ним.

— Как думаете, что это? — спросил я.

Инспектор посмотрел через плечо.

— Кажется, я обнаружил улику! — ответил он.

Изобель вошла в комнату и направилась ко мне. Никогда доселе она не казалась мне столь прекрасной — в простом утреннем платье, с восхитительными рыжеватыми солнечными бликами в волосах. Но в ее взгляде по-прежнему жил страх. Поднявшись ей навстречу, я не мог не заметить, что она старается перебороть охватившее ее нервное напряжение.

— Вы переживаете за Эрика? — спросил я после обмена довольно формальными приветствиями, которые, как мне показалось, помогли нам скрыть эмоции. Мне точно, и ей, как я узнал позднее, тоже.

— С каждым днем тучи над ним сгущаются все сильнее, — ответила она, опускаясь на диван рядом со мной.

Тень беды, окутавшая нас, в то мгновение и в самом деле была почти осязаема: на нас словно опустилась тьма египетская, и даже сияние утра не могло развеять ее.

— Когда вы в последний раз видели Каверли?

Изобель устало подняла голову.

— Вчера вечером, и он, по-моему, подозревал, что за ним следят… следит полиция.

Я отметил, что Изобель говорит про Эрика Каверли с некоторой отчужденностью, которую не смог объяснить. Наверное, это было естественно, но я вел себя как глупый слепец, неспособный увидеть борьбу противоречивых чувств, терзающую ее изнутри.

— Он все еще отказывается говорить, что делал в ночь убийства? — спросил я.

— Да, он по необъяснимой причине упорно продолжает молчать, — сказала Изобель.

Глаза ее сделались еще печальнее.

— Но что я действительно не понимаю, так это недавно проявившуюся в нем неприязнь.

— Неприязнь? По отношению к кому?

— Ко мне.

— Но…

— Ох, Джек, я в полной растерянности и совершенно несчастна из-за этого. А как горько он жаловался на полицейскую слежку, установленную за ним! Он осознает, конечно, что коронер ложно истолковал его молчание, но вместо того, чтобы честно рассказать обо всем, он по-настоящему злится, даже оставаясь со мной наедине, и не объясняет причин. Честно говоря, он всем своим видом показывает, что это я виновата в обрушившихся на него несчастьях.

— Должно быть, он сошел с ума, — произнес я. Полагаю, слова мои прозвучали возмущенно, потому что Изо-бель опустила глаза и покраснела.

— Только не думайте, что я виню его, — поспешно добавил я, — но он обязан заговорить — если не ради своего доброго имени, то ради вас. Вы увидитесь с ним сегодня?

Изобель кивнула.

— Он может прийти в любую минуту, — ответила она, а затем посмотрела в сторону, на дневные газеты, в беспорядке лежавшие на полу рядом с диваном. — Вы, конечно, читали, что пишут обо всем этом?

Я кивнул.

— А чего вы ожидали? — проговорил я. — Это одно из тех дел, когда практически все улики, пусть и косвенные, указывают на невинного как на преступника. Я серьезно беспокоюсь из-за Каверли, и не только потому, что он поставил вас обоих в самое сомнительное положение, но и потому, что он препятствует осуществлению правосудия. Своим необъяснимым молчанием, разумеется, не желая того, он дает убийце время улизнуть от закона.

Не успел я договорить, как услышал, что к дому подкатило такси, и, выглянув в окно, увидел, как из него выходит Каверли, расплачивается и входит в подъезд. Он двигался непривычно суетливо, и с неожиданной болью в сердце я осознал, что он похож на беглеца. Вскоре он появился в комнате и, обнаружив меня, не стал скрывать враждебности.

Эрик Каверли не имел ни малейшего сходства с покойным баронетом, от которого унаследовал титул, ибо происходил из совершенно иной семейной ветви. Сэр Маркус был темноволос и смугл; Эрик Каверли, с другой стороны, принадлежал к той светловолосой породе англичан, что отличается свежим цветом лица, замечательным здоровьем, неброской привлекательностью и, как правило, веселым, незлобивым нравом. Между нами никогда не было особой симпатии, так как я посвящал слишком много времени абсолютно нелепым, по его мнению, занятиям. Хотя кругозор его был достаточно широк, он оставался типичным выходцем из своего класса, и вряд ли кто-нибудь, не кривя душой, причислил бы его к интеллектуалам.

— Доброе утро, Аддисон, — довольно натянуто сказал он, поздоровавшись с Изобель; кажется, мое присутствие в доме его рассердило. — Похоже, господа из вашего газетного племени сговорились вздернуть меня на виселице.

— Вы несете чушь, Каверли, — отрезал я. — Такое недопонимание возникает тогда, когда кто-то отказывается говорить, где был и что там делал.

— Но это возмутительно! — запальчиво воскликнул Каверли. — С чего бы мне знать, как умер Маркус?

— Я совершенно убежден, что вы вообще ничего не знаете, но мы с вами сто лет знакомы. А для «газетного племени», о котором вы говорите, вы всего лишь один из представителей многочисленного населения Британии. В такого рода делах, Каверли, все люди равны.

Пока я произносил эту несколько высокомерную речь, целью которой, скажу в свою защиту, было заставить Каверли выдать себя и пролить свет на тайну, он взирал на меня со все возрастающим раздражением. Я заметил под его глазами круги; он был взбудоражен и встревожен. Я понял, что последние двое суток он почти не спал и, вероятно, прикладывался к спиртному, зная, что наступающий день готовит новые испытания.

— Не считаю необходимым отчитываться о своих действиях перед всяким полицейским, возжелавшим меня допросить. Мне абсолютно ничего не известно о происшедшем. Я так и сказал, а я не привык к тому, что мои слова ставят под сомнение.

— Дорогой мой Каверли, — начал я, — вы наверняка прекрасно осознаете, что рано или поздно вас вынудят отказаться от этой героической позы. Не хотите услышать совет? Вам придется поговорить со следователем, и вы, конечно, понимаете, что если не дадите простых ответов на простые вопросы, дело передадут в суд?

— Ох, Изобель, я уже говорил, что эти газетчики успели меня повесить! — вскричал Каверли и разразился горестным смехом.

И, разозлив и поразив меня (а кто бы истолковал дальнейшее в его пользу?), он добавил:

— И пусть вешают! Захочу — заговорю, но не раньше!