Ганс Эверс - Сочинения в двух томах. Том второй

— Тьфу, дьявол! — сплюнул врач, — это еще хуже, чем ездить по воздуху. Кишки переворачиваются в животе, когда приходится слышать такие пошлости. От этого тошнит! Я на все согласен ради науки, но это уже чересчур! Обожди-ка, молодец, я тебе за это отплачу!

— Вы как будто не очень хорошего о нем мнения, — заметил Ян. — что он вам сделал?

Фальмерайер сморщил губы:

— Он утащил у меня девушку. Это случилось почти без его вины. Она за ним убежала. Роман из тех, какие у него случаются ежедневно. Ее отец — школьный учитель в Бриксене. Бедная мещанская семья. Он умер, мать была давно в могиле, денег — никаких. Несколько друзей старика сложились, чтобы воспитать его дочь. Я был из их числа. Девочка росла, как молодая травка, свежая, с высоко поднятой головой. Было радостно на нее смотреть. Я все более и более подумывал: она может стать моей женой. И вот в Инсбруке в кабаре она увидала этого молодчика, бросилась к нему и поехала с ним. Не было никакой возможности отговорить ее вернуться назад. Ничто не могло ее заставить отказаться от красавца Иво. Он держал ее, пока она ему не надоела. Хотел от нее отделаться, но Цилли прилипла, как репейник. У него постоянно были долги — она отдавала ему все, что зарабатывала. А чем она могла зарабатывать? Не прошло и полугода, как она превратилась в его девку. Где она теперь — не знаю, в какой-нибудь канаве. Я не богослов, а медик. Я не упрекаю ни парня, ни тем более — девушку. Обстоятельства — случай — судьба! Но тогда меня это сильно задело за живое, когда она бросилась ему на шею и посмеялась надо мной. Даже теперь рана еще не зажила и, пожалуй, никогда не заживет. И потому — назовите это, если вам угодно, детской злостью с моей стороны — мне доставит удовольствие видеть этого молодого человека у себя под ножом.

Он взял своими узкими белыми руками кофейную ложечку и стал играть ею, как скальпелем.

— Не радуйтесь преждевременно, доктор, — заметил Ян. — дело еще не зашло так далеко. Почему, однако, вы думаете, что он примет наше предложение? Врач разрезал воздух своей ложечкой:

— Я знаю его историю. Собрал тогда сведения ради Цилли. Он из богатой семьи. Его покойный отец был председателем земского суда. Он стал военным нуворишем, вырос во время инфляции. Юноша учился. По крайней мере, должен был это делать. Бросал деньги налево и направо, делал глупость за глупостью. Мотал, пока не промотал все состояние матери. Нынче она голодает и побирается со своими остальными тремя детьми, которые лет на десяток моложе этого. Мать верила ему, его обещаниям. Может быть, верит и поныне. Он неплохой парень, любит свою мать. Он у меня часами плакал о ней. Если он получит сумму, которая снова поставит на ноги семью, если усилит огонь, который сможет разжечь очаг его матери, тогда, пожалуй, моль и полетит на блестящее пламя…

Еще один, последний танец. Прайндль покачивался с танцовщицей. Красавец Иво дул в саксофон, затем протанцевал с какой-то костлявой бледной дамой — так, что ее острый подбородок почти буравил ему манишку. Галантно поклонился, остановился и пропел ей:

Малокровная девица сделала невинное лицо, но посмотрела на него двусмысленным косым взглядом. Если бы это было правдой, если бы только ее красивый танцор в самом деле имел в виду ее! Она вздохнула: ах, он всего лишь под музыку, пел только потому, что ему за это платят, пел каждой женщине, которая именно в этот момент с ним танцевала.

Иво доставил ее обратно к ее столу. Танцор закрыл крышку рояля, другие музыканты укладывали свои инструменты, собирали ноты. Зал быстро пустел. Танцор подошел к ним и представил свою партнершу.

Ян спросил обоих, что они будут пить.

Высокая блондинка быстро взглянула на часы.

— Еще нет двенадцати! — воскликнула она. — Кухня, значит, еще открыта. Могу я заказать что-нибудь поесть?

Она позвала лакея, потребовала холодного ростбифа и яиц. Затем присела.

— Простите, господа, — начала она снова, — мы после завтрака ничего не ели. Это нам полагается даром, как и комнаты. Великолепная плата за нашу работу, не так ли? Обеда мы не имеем права требовать. Танцоры должны сохранять изящество! Вечером кое-что дают, но сегодня мы так язвили друг с другом, что ни к чему не притронулись.

Иво беспокойно вертелся на своем стуле:

— Ну, Иффи, не так уж скверно было! Ты только немного нервничала…

Она резко перебила его.

— Начнем снова! Сколько раз я указывала тебе, что ты не должен говорить мне «ты» в присутствии посторонних. Скажите сами, господа, если молодец так себя ведет, будто ты ему принадлежишь, то как можно рассчитывать на выгодные знакомства?

Лакей поставил тарелку перед Иффи и положил ей с блюда. Она тотчас же начала есть, потом оглянулась и позвала лакея:

— Еще один прибор для господина Иво. А если вы, господа, хотите пить, то заказывайте, что угодно. Нам это безразлично. Мы все глотаем.

Они ели. Она выискивала себе лучшие куски, танцор брал то, что ей не нравилось. Доктор Фальмерайер ухмылялся. По каждому взгляду, по каждому движению Иво видно было, в какой степени этот человек находится в подчинении у своей партнерши и как она командует своим рабом.

— Так… так, хорошо! — думал врач, — эта заставит его дорого платить за всех остальных девушек, которых он топтал ногами.

Он обратился к танцору:

— Итак, дела ваши здесь, кажется, не очень-то блестящи?

Она громко рассмеялась:

— Совсем плохи, ни к черту не годятся! Сезон уже прошел. Теперь здесь только серьезные больные и никаких кавалеров. Только люди, сидящие на диете. Глотают воду и моют свои туловища в углекислых ваннах. Жалованья мы не получаем, поэтому должны давать уроки танцев любому желающему. Притом мы должны еще радоваться, что приплелись хоть сюда, иначе пришлось бы валяться на улице!

Красавец Иво положил ей руку на плечо.

— Прошу тебя, Иффи, возьми себя в руки. Что подумают о нас эти господа?

Она стряхнула его руку, язвительно засмеявшись ему в лицо:

— Ну что они еще могут подумать? Дурачок, ты думаешь, что они не знают, какой мы сброд?

Она повернулась, провела рукой по волосам венца:

— Тебя, мой Буби, с твоими серьезными глазами, пожалуй, еще можно в случае нужды убедить, что я — целомудренная девица, а? Но те два братца не способны принять лошадиное дерьмо за елочное украшение!