Елена Ткач - Тентажиль

— Это известно: театр обладает способностью излечивать человека от страхов, от того, в чем он боится признаться даже себе самому. Переболев своим страхом, вы изживаете его. Представьте себе все самое жуткое, что только возможно, и нарисуйте себе королеву. Соберите все ваши страхи, — а они есть у каждого, уверяю вас! — и воплотите их в этом чудище, в этом исчадии ада — королеве, которая губит юного Тентажиля. Воплощенный кошмар, подстерегающий вас, — он таится в тиши, в темноте, но вы… вы, отыграв спектакль, покидаете сцену. Акт гибели совершится, но он совершится без вас!

— А кто будет играть Тентажиля? — послышался тоненький голос. Вытянув шейку, приоткрыв рот, поднялась Юля.

«Опять пигалица поперед батьки лезет!» — поморщился Егор.

— Ты! — ответил Федор Ильич. — Ты и будешь у нас Тентажилем. Ведь он маленький, он — ребенок, ты подходишь и по возрасту и по росту. Тебе нет ещё четырнадцати, ведь так?

— Д-да, — запнувшись, сказала Юля и села, вжав голову в плечи.

— Ну-ну, выше голову! — улыбнулся режиссер. — Я вижу, кое-кто уже начал бояться. А бояться-то нечего! Все свои страхи переводим в воображаемый план, все! Самое худшее, что только можно представить, — это королева. Но её нет, она на сцене не появляется, поэтому ваш страх не опасен.

— Но вы сказали, — отчего-то волнуясь, начала Таша, — что вера творит чудеса… Что происходит то, во что веришь. Я об этом читала и… — она проглотила ком в горле. — Если так, если мы все поверим в нее, то королева… она оживет!

Но Федор Ильич сделал вид, что не слышал этих слов, и начал рассказывать притихшим ребятам о пьесе и её авторе.

— Морис Метерлинк — редкий пример человека, который был по-настоящему счастлив. Любимец судьбы! Она улыбалась ему… Этот бельгиец глядел на жизнь детски-открытыми восторженными глазами, и жизнь в ответ наделила его всем, о чем можно только мечтать! У него была слава, богатство, здоровье, могущество… Изучая философию, труды мистиков и оккультистов, он работал и в области опытных наук: знал химию, ботанику, зоологию. Он словно стремился слить воедино противоположные взгляды на мир, и, похоже, достиг гармонии: мир казался ему светлым садом, полным непостижимого и таинственного. Он уверял нас: синяя птица счастья — здесь на земле! Оно достижимо — счастье, о котором грезят в мечтах, и достигнув его, душа способна подняться ещё выше — над прежними своими представлениями о нем.

Режиссер медленно двинулся вдоль стены, и его исполинская тень тронулась за ним. Он скрылся в дальнем, неосвещенном уголке зала, и его глубокий волнующий голос теперь доносился из темноты.

— Заметьте, его первые пьесы полны пессимизма. Человек в них бессилен перед игрой высших сил. Но он переболел этой детской болезнью, выдержал испытание и благословил жизнь во всей её полноте. И она ответила ему взаимной любовью… Его муза улыбается миру ясным открытым взором, она зовет нас к радости. Она знает, что мир отвечает тем, кто верит в него, нужно только уметь любить! Да, ему повезло: он родился в богатой просвещенной семье. Но сумел приумножить дарованное ему своей волей, трудом, верой в жизнь…

— Вы сказали, он был богатый? — понурясь и ни на кого не глядя, буркнул Боб. — Так чего ж удивляться, что он был везучий? Счастье богатых любит!

— Да, он был богат. Очень богат! — Федор Ильич вернулся к своим слушателям из темноты, и трепетный свет свечей вновь заиграл на его лице. Когда Станиславский приехал в Бельгию по приглашению Метерлинка, — он собирался поставить «Синюю птицу», — тот встретил его на станции за рулем собственного автомобиля. Константин Сергеевич сначала не узнал его, принял за простого шофера… Метерлинк повез гостя в старинное аббатство монастырь, который для себя приобрел. Зал с хорами, колоннами и изваяниями, кельи монахов, превращенные в спальни, бой старинных часов на башне, библиотека и церковка, шорохи спящего монастыря, кабинет писателя, выходящий на старинную затененную террасу… Средневековый колодец, утопающий в зелени, подземный ход… Метерлинк жил в обстановке, которую сотворил в своих снах, которую описал… Он мечтал поставить свои пьесы прямо в аббатстве, чтобы зрители могли переходить от одного места действия к другому, например, от колодца к башне… Так и было. Мечта стала реальностью! Да, он волшебник, но волшебство этого человека — его вера. Счастливая убежденность в том, что мир создан для радости. Упаднические настроения, так часто свойственные нам в юности, увяли, не принеся плодов. И все это я вам рассказываю для того, чтобы уныние и тоска не расцвели в вас пышным цветом. Чтоб вы смогли перекрыть им питание. Вера творит чудеса, повторяю вам! Помните о Метерлинке, помните о том, кто написал «Синюю птицу» — пьесу, в которой сказано, что царство любви на земле уже наступило… Для того мы и затеваем нашу игру в театр, чтоб эта вера осталась с вами…

— Но почему же мы тогда ставим «Смерть Тентажиля», а не «Синюю птицу»? — спросил Егор.

— Чтобы преодолеть то, что засело в нас — наши страхи. Нельзя двинутся вверх по лестнице, не одолев первых ступеней. А на них — смута, неуверенность, страх… Так прогоним его! А сейчас… — режиссер улыбнулся им простой домашней улыбкой и щелкнул пальцами, развеяв в миг ту атмосферу загадочности, которую сам же и создал. — Сейчас я прочту список действующих лиц и исполнителей. Роли, которые вы будете играть… Пожалуйста, каждый, кого я назову, подойдите сюда ко мне, и задуйте свечу.

— Тентажиль — Юлия Говоркова!

Маленькая веснушчатая девчонка со смешными торчащими хвостиками, которые при каждом шаге подпрыгивали у неё над ушами, робко подошла к режиссеру, наклонилась и задула свечу. Тотчас поплыл белый удушливый дым, извиваясь и тая.

— Игрэна, сестра Тентажиля — Мария Уварова. Подойди!

Мура отчего-то на цыпочках приблизилась к следующей в ряду свечке и задула её.

— Белланжера, сестра Тентажиля — Наталия Осмоловская.

То же проделала Таша.

— Агловаль — Егор Майоров.

Егор поднялся, отчего-то поколебался секунду, решительно подошел к свече и резко дунул. Пламя заметалось, но не погасло. Он повторил попытку, но задул свечку только с третьего раза.

— Три служанки королевы — Степан Грибунин, Борис Соков и Константин Гущин.

Все трое по очереди подошли к своим свечкам и погасили их, надувая щеки.

— И последний — я, ваш режиссер, Федор Ильич Перкун.

Он задул несколько свечей разом, и зал погрузился во тьму. Некоторое время было так тихо, что было слышно, как шмель бьется в стекло. Ребята какое-то время боялись пошевелиться и сидели, не двигаясь, ожидая от режиссера каких-то слов, указаний… Но их не было. Он молчал, и ощущение сгущающейся опасности все нарастало. Чудилось, что вот-вот вопьются чьи-то костистые холодные пальцы или загорятся во мраке огненные глаза… Когда, казалось, нервы больше не выдержат, послышался спокойный голос Федора Ильича и вслед за тем в зале вспыхнул электрический свет.