Елена Ткач - Зеркало Пиковой дамы

— Как вы… да, как вы могли? — багровея, кричал Далецкий. — Вы мне можете объяснить, как ЭТО здесь оказалось? — он указал перстом на мастерски выполненное цветное фото Алены в изящной серебряной рамочке. Оно помещалось непосредственно под портретом Константина Сергеевича Станиславского, между Ермоловой и Комиссаржевской. На рамочке была выгравирована красивая надпись: "Актриса студии "ЛИК" Елена Фомина".

— Это же гадость, пошлость! — бушевал Далецкий. — Сколько раз я твердил, что мы собрались не для того, чтобы тешить свое тщеславие! Мы пытаемся стать людьми, людьми, понимаете? Избавиться от грязи и шлаков душевных! Мы лечимся театром, понимаете, лечимся от всего, чем отравлено время! От банальности, пустоты и продажности! От той мерзости и жестокости, которые просто-таки распирают экран ТУ! Время корчится! А мы пытаемся здесь хоть как-то согреться у живого костра… А вы… Вы кто? Книппер-Чехова? Алла Демидова? Марина Неелова? Ак-три-са Фо-ми-на! — кривляясь и произнося Аленино имя по слогам, выпалил Далецкий. — Немедленно снять!

— Марк Николаевич… — развела руками Алена. — Да, что я такого сделала? Просто придут на премьеру мои родные, знакомые, им будет приятно…

— Приятно? — он уже задыхался от гнева. — А вы… вы в театре зачем? Сделайте нам приятно, — для этого?! Вы ничего… ничего не поняли и понять не хотите. Вы попросту не способны понять! Господи… — он схватился за голову, голос уже охрип, а лицо приобрело синеватый оттенок. — И больше… я не хочу слышать про все ваши фокусы!

— Марк Николаевич… — высунулся из-за спин ошеломленных студийцев Мирон. — Там из мастерских звонят, просят деньги за занавес перечислить. Вы обещали документ подписать… — парень, видно, хотел разрядить обстановку, но результат оказался прямо противоположным.

— Вон! — не своим голосом проорал Далецкий. — Все вон! — он схватился за сердце.

Илья подскочил, хотел поддержать, но Марк Николаевич решительно его отстранил и стал подниматься по лестнице: там, на третьем этаже, где строгали и строили, у него был маленький кабинет.

— Ну воще-е-е! — как удавленник, просипел бедняга Мирон.

В результате скандала на следующий день была отменена репетиция. Студийцы впали в состояние тяжелой депрессии и оборвали телефоны друг другу, ломая голову над тем, как замять скандал. Ни до чего особенного не додумались, кроме как явиться всем вместе к Далецкому и просить извинения за все на свете: и за свою всегдашнюю расхлябанность, и за инцидент с фотографией.

Долго уламывали Алену: она встала на дыбы и ни за что не хотела просить прощения. Уперлась, как баран, и ничего не желала слышать. Тогда взялись за Гарика: он выполз из постели с высокой температурой и кинулся названивать строптивой девице, умоляя её о встрече. Та поломалась, но согласилась. Гарик укутался шарфом едва не по самые брови и рванул по морозцу на встречу с Аленой. Как там Гарик её уламывал, осталось тайной за семью печатями, только Алена пошла на попятный.

— Это оскорбление! Хамство! Тоже мне, интеллигент называется, небось перебрал дозу "высокого" в искусстве. Да, что я сделала-то? И вообще, ноги моей в вашей гребаной студии больше не будет! — выступала она приблизительно в этом духе.

Наверно, в итоге пересилило желание покрасоваться на сцене перед родными и близкими, и Алена смилостивилась: согласилась поговорить с Далецким и извиниться.

А между тем, пока длилась вся эта разборка, Маня решила осуществить свой план: тайком подобраться к зеркалу. В студии никого нет, репетиции отменили и этим надо воспользоваться — другого удобного случая в ближайшее время не будет…

Она сказала Але, что ей нужно кое-чего купить: вещички совсем износились, а Марк Николаевич накануне дал ей немного денег. Алька, конечно, тут же засобиралась сопровождать подругу в её нелегких странствиях по магазинам, но та замялась и сказала, что при ней будет стесняться.

— Чего тут стесняться-то, дурочка? — рассмеялась Аля.

— Ну, значит, есть чего. Характер у меня такой. Не могу я… белье при ком-нибудь покупать.

— Даже при мне?

— Не обижайся, Алюшка, — Маня чмокнула подругу и шепнула, одеваясь, я быстро!

Она в который раз подивилась, как меняется в театре ощущение времени: на улице ясно, солнечно и небо такое просторное, голубое, совсем весеннее. А тут… как будто времена года, день и ночь не властны над этим дремлющим молчаливым пространством, погруженным в полумрак и чуткую тишину… Сцена как будто прислушивается к чему-то, точно готовится впустить долгожданного гостя. Она всегда ждет гостей… Но Маше казалось, что гости эти совсем не актеры — они особенные. Может, они из иного мира…

Ключ она заранее потихоньку стащила у Вити-Мирона и сделала дубликат. "Как заправский воришка!" — хихикала Маня… но вообще-то ей было совсем не до смеха. По пути, в церкви Николая Угодника в Подкопаевском переулке купила две свечки. Постояла, помолилась… просила защитить их всех от той недоброй силы, которая затаилась где-то там, в зеркале… если все это, конечно, не бредни! Но нет, — Маша сердцем чуяла, что в самом деле их поджидает что-то грозное, жуткое, чему не найти объяснения и от чего не укрыться… С гулко бьющимся сердцем она вышла из храма и поспешила домой в студию.

Вот и сцена… Она зажгла в зале свет, потом включила дежурное освещение, а свет в зале выключила. Отдышавшись немного, — так она волновалась, — Маша подошла к зеркалу.

— Здравствуй! — прошелестел в тишине её шепот. — Ты мне не сделаешь зла? Я просто пришла поглядеть на тебя при свечах. Можно?

Задобрив незримые силы, таимые в зеркале, этой просьбой, она достала свечи, зажгла, а потом прошла за кулисы и выключила дежурный свет. Теперь в немой бархатной темноте горели два теплых живых огонька, колеблемые потоками воздуха. Маша, холодея от страха, подошла к зеркалу и поднесла к нему свечи. Увидала свое лицо с расширенными глазами, пустоту зала за спиной… ей показалось, что в зеркале мелькнула какая-то тень… и тут свечи погасли. Маня осталась наедине со своим страхом перед окном в иной мир!

Она так растерялась, что застыла на месте.

"Надо включить свет! Свет…" — билось в висках. Но она не могла пошевелиться от ужаса, точно её заколдовали. Что это? Как будто шаги? Точно, шаги, кто-то идет! Она едва успела спрятаться, проскользнув в узкое пространство между задником и зеркалом и, сжавшись комок, закрыла лицо руками.

В зале зажегся свет.

— Ну, вот оно, мое царство, — послышался голос Далецкого. — Прошу!

Марк Николаевич! И с ним кто-то еще: высокий сухой старик в черном костюме при бабочке.

Маня приникла к узенькой щелке-зазору между центральным зеркалом и одним из боковых. В этот зазор все было видно.