Клод Фаррер - Дом Людей Живых

Я испустил вздох и, открыв глаза, разжал пальцы, впившиеся в подлокотники дормеза… Граф снял руки с моих висков, пощупал мой лоб и отошел.

Тогда я увидел…

Я увидел сидящего на другом дормезе человека. Человека, как я. Одинакового. Совершенно одинакового.

Меня самого. Я смотрел и не различал более, он или я был мною. Я не знал также, были ли мы два человека, или один в двух лицах. С трудом я поднял руку и довел движение до конца, потому что рука эта весила теперь не больше, чем рука куклы, — я ее поднял, чтобы увидеть, заставит ли мой жест другого человека — другого меня — поднять руку одинаковым жестом. Но нет! Он не шевелился. Итак, нас было двое. Двое разных людей. Два существа…

Два существа. И тем не менее, несомненно, две половины одного целого. Одного целого, да. И вся моя разреженная плоть стремилась к этой другой плоти, экстерриоризированной, исторгнутой из меня.

Другой человек. Человек, не галлюцинация, но фантом. Ни савана, ни струящихся очертаний вместо платья. Одежда. Такая же одежда, как моя. Я посмотрел на свою одежду, еще сейчас бывшую новой; теперь она сделалась старой, изношенной, изношенной до нитки.

Ветхой, как я сам.

Увы! Зачем?.. Зачем?.. Я знаю хорошо, о, вы, читающие, — я знаю, что вы не поверите…

Подумайте, однако, о том, что я не безумен. Разве сумасшедший говорил бы так, анализировал, рассуждал с такой правильностью? Нет! И вспомните, что я умираю. Две причины, по которым я не лгу, две причины, по которым не может быть сомнений в моей правдивости…

И все-таки, увы! Зачем? Я знаю, я хорошо знаю…

Человек поднялся с дормеза и подошел к двери.

Я видел, как он шел моим шагом. Когда он поднимался, я почувствовал напряжение в мускулах колен и крестца, как будто это я сам делал усилие, чтобы подняться. И каждый из его шагов вызывал короткие сокращения в моих бедрах, икрах и лодыжках.

У двери в прихожую он остановился и стоял неподвижно, положив руку на щеколду.

И тогда я услышал голос маркиза Гаспара — голос, который я едва узнал: до такой степени он был слабым, тихим, надломленным, — скорее вздох, чем голос:

— Бумаги!

Высокая фигура виконта Антуана встала между Человеком и мной. Тем не менее, я видел — не знаю, как, — что виконт сунул в карман Человека мой бумажник и письмо полковника-директора…

— Сделано, — сказал виконт.

Человек отворил дверь и ушел.

Но когда он был в прихожей, отделенный от меня стеной, я продолжал его видеть. Не через стену, не моими глазами… но, так сказать, другими глазами, которые сопровождали его, которые его не покидали также, и еще более, чем мои глаза не покидали меня самого… И этими глазами я видел яснее и отчетливее, чем моими собственными глазами…

И когда он вышел из прихожей в сад, под деревья с перепутавшимися ветвями, я продолжал его видеть. И когда он вышел из сада и пошел по равнине, среди дрока и тощих мастиковых кустов, я продолжал его видеть…

Еще раз — в последний раз — послышался фальцет маркиза Гаспара. И я чувствовал, что он собирает все силы, всю звучность этого голоса, почти мертвого, чтобы торжественно заявить:

— Сударь… этот Человек, которого вы видели, который ушел, — будьте свидетелем: я сотворил его, — как Бог сотворил меня. И, сотворив, я имею право его уничтожить, — как Бог вправе уничтожить меня, — если сможет!

Я продолжал его видеть.

Он шел быстро, скользя с удивительной ловкостью сквозь заросли. И я вспомнил Мадлену, которую я видел шесть часов тому назад… шесть часов или шесть веков?.. скользящею так же…

Бледная заря занималась на востоке. Тем не менее, за тенью гор земля оставалась темной. И, однако, я видел ясно. Я видел бы так же ясно и в еще более черной ночи. Я видел, как если б я прикасался к нему. Эти сверхъестественные, необыкновенные глаза, которыми я сопровождал Человека шаг за шагом, эти глаза, прикованные к его плоти, которая была также и моей… эти непогрешимо-верные глаза были как руки. Они скорее ощупывали, чем смотрели.

Человек шел очень быстро. Я видел уже вокруг него чудовищные отвесные глыбы, почти геометрические очертания которых, вырастая из непокрытой кустарниками почвы, изумили меня недавно. В этом лабиринте Человек не обнаруживал никакого колебания, уверенно ускоряя свои шаги…

Вскоре я почувствовал в ногах уколы мастиковых колючек и дрока… Словно это меня, а не его, хватали на ходу острые шипы… И моя усталость, по мере того, как он шел все далее, возрастала до того, что я испытывал острую боль в лодыжках и коленях…

Теперь он вышел из лабиринта камней. Он подвигался вперед между обвалившимися скалами и крутизнами, которые я узнавал также. Там я проходил шесть часов назад… Недалеко оттуда потайной фонарь моего проводника освещал сомнительную тропу, и его палка раздвигала передо мной тернии — те самые тернии, которые царапали теперь ноги Человека, — и мои ноги…

Вдруг Человек остановился.

Рассвет мало-помалу восходил до зенита. Земля смутно белела. Показались высокие колючие растения, скрывавшие резкий уклон почвы…

Человек, стоя со скрещенными на груди руками, наклонился вперед. И я наклонился с ним вместе.

То была пропасть — пропасть, на краю которой я содрогнулся недавно. Я ее узнал, как узнал лабиринт отвесных глыб и хаос обвалов, и заросли дрока и мастики. Я узнал вертикальный обрыв, белые камни в глубине бездны, зеленоватую клокочущую воду. И я узнал также мой прежний трепет…

На восточном горизонте, на палевом предрассветном небе, первое красное пятно, красное, как пятно свежей крови, указывало место, где должно было взойти солнце…

Внезапно, в ту минуту, как я боролся со своим головокружением, чудовищный толчок во всех моих мускулах бросил меня с моего дормеза в воздух, как трамплин бросает в воздух тело гимнаста. И, несмотря на всю мою слабость и истощение, этот толчок подбросил меня так высоко, что я упал на землю более чем в трех шагах от дормеза.

Я упал головой и руками вперед и лишился сознания.

Однако я успел увидеть, как Человек, тоже сброшенный головою вниз в пропасть, распростерся, — убитый на месте, — среди клокочущей воды, на белых камнях.

Потом… Я больше не знаю… Я больше ничего не знаю… Это утро… дождливое… Через окно с решеткой в комнату-тюрьму проникает какой-то клейкий свет… Я лежу на постели. И, очнувшись, я напрасно пытаюсь приподняться на на локте, чтобы осмотреться кругом. Я не могу. Я слишком слаб…

Но тотчас же я вижу… я вижу, в другом месте…

Бегущая волна… Зеленые травы… мхи… Обрыв скалы, вертикальный, высокий… Белые камни, омытые быстрой водой… и, на их острых вершинах, труп. Мой труп: я.

Вода треплет мою одежду, покрывает мне грудь и плечи, омывает лицо, наполняет широко раскрытые глаза…