Сергей Арбенин - Собачий род

Штаден выговорил по буквам:

— Бра-га… Это есть крепкий квас? Хорошо. Будем пить квас.

Пьянея, Штаден начинал говорить с сильным акцентом, путал слова, забывал.

Неклюд пил, не пьянея, только становился задумчивым.

— Ты собаку видел? — спросил Штаден, прямо взглянув ему в глаза.

— Собака у нас одна, и не всегда углядишь за ней, — сказал Неклюд. — Да не собака — пёс… Дьяк Коромыслов зовут.

— Дьяк — тоже собака? — не понял Штаден, вообразив, что Коромыслов превратился в оборотня.

— Собака, да ещё какая! Всё вынюхивает, высматривает, да в Москву свои грамотки строчит. Сам видел, как он своего человека отправлял.

Штаден махнул рукой.

— Про это мне известно. Мне тоже грамотки везут; знаю я, о чём Коромыслов пишет. Это мне всё равно. Служба моя скоро кончится. Я вернусь в фатерлянд. И позабуду про всех русских собак.

Он потерял на мгновение нить разговора, вспомнив о фатерлянде, таком далёком отсюда, от этих страшных бесконечных снежных полей и перелесков.

Стукнул кулаком по столешнице.

— Я спрашивал тебя не про дьяка. Я спрашивал про эту белую нечисть, что увязалась за нами в походе.

— И эту видел, — спокойно ответил Неклюд. — Как не видеть? Она сегодня за овином яму в снегу рыла.

— Яму? — удивился Штаден.

— Ну да, яму. Всеми четырьмя лапами, — только снег летел.

— Зачем? — зачем ещё больше изумился Штаден.

— Да кто его знает… А только в народе говорят — это к покойнику в доме. Примета такая у нас в народе есть.

Штаден вздрогнул, опрокинул чарку по-русски.

— У вас не только попы глупые, но и народ совсем глупый, — сказал он.

Вытер усы рукавом.

— Много Богу молитесь, а в Бога не верите. Собакам верите. Да ещё всему, что старухи скажут.

Неклюд промолчал.

Штаден встал, пошатываясь.

— А теперь — спать. Квас крепкий. И ты ложись.

Неклюд дождался, когда Штаден, кряхтя, разденется за занавеской. Палашка кинулась было ему помогать, — Штаден прогнал.

Через минуту он захрапел. Палашка стала убирать со стола, и Неклюд молча, с равнодушным лицом, ухватил её за крепкую ягодицу, подтащил к себе, усаживая на колени.

— Что ты, как зверь какой, — вполголоса сказала она. — Иди на лавку, я приберусь — приду.

* * *

Штаден застонал и проснулся.

Над ним стоял Неклюд, в холщовой рубахе, красный со сна. Держал в руке восковую свечку. Лицо его было встревоженным.

— Вставай, хозяин, — вполголоса сказал он. — Из Москвы верный человек прибыл. С дурными вестями. А Коромыслова — нет нигде. Исчез Коромыслов, пропал.

— Что такое? — Штаден приподнялся, мотнул головой и охнул от боли.

— Бежать бы нам надо, — сумрачно сказал Неклюд. — Слышно, царь опричниками недоволен. Грешили, мол, много, а грехи замаливать некому, кроме, значит, его самого.

Штаден приказал подать кафтан, накинул на плечи.

Сел к столу, сказал:

— Зови гостя.

Неклюд помялся, роняя со свечи капли воска.

— Может, опохмелишься?

— Это что? Это опять надо вино пить?

— Ну да. Легче станет!

— Нет. У нас это не в обычае. Зови, говорю!

* * *

А через час с небольшим, в самое глухое время ночи, выехали со двора Штадена двое саней. Сам Штаден сидел в кибитке, завернувшись в свое беличье одеяло и накрытый шубой с огромным стоячим воротником.

Следом за санями верхом скакал Неклюд и еще трое-четверо самых преданных опричников.

Отъехав версты три, остановились. Здесь был пригорок, и кто-то оглянулся, — ахнул.

— Пожар!

Штаден не без труда выпростал себя из-под шубы и одеяла, встал на снег. Далеко внизу, там, где осталась его деревенька, взвивались к небу языки пламени. Слышались треск и истошные крики какой-то бабы. С колокольни ударили в набат.

— Ну, брат, беда, — сказал Неклюд. — Неспроста это всё.

— Почему?

— А поджог ведь кто-то. Может, мужики, а может, и сам дьяк.

— А для чего?

— Кто знает, что у него на уме… — Неклюд покачал головой в гигантской островерхой шапке с собольей опушкой. — И собака яму рыла — тоже неспроста.

* * *

— Куда едем-то? — спросил Неклюд спустя некоторое время.

Уже совсем рассвело, чёрный лес стоял стеной вдоль дороги.

Штаден молчал.

— Я так полагаю, что в Москву нам нельзя, — сказал Неклюд.

— Тогда — в фатерлянд, — ответил Штаден.

— Ясно, — Неклюд обернулся к спутникам и крикнул: — Значит, сворачивайте, братцы!

— Это куда? — спросил Штаден, высовывая голову из-за воротника шубы.

— Неприметными дорогами поедем. В Литву.

— А ты знаешь, где Литва?

— Как не знать! — усмехнулся Неклюд. — Я уж там бывал: Феллин-город воевал…

— А-а! — сказал Штаден и снова сунул нос в шубу. Задремал.

Сани потряхивало — кони бежали шибко по едва видной, пробитой в глубоких снегах колее.

А потом пошли медленней, и Штаден, очнувшись, догадался: колеи не стало, заехали в глушь, в бездорожье. Тревожное предчувствие шевельнулось у него в душе. Он нащупал кинжал на поясе, пожалел, что ручница — так русские называли пистоли, — лежит в ящике, незаряженная.

— Ну, значит, всё, — раздался снаружи спокойный голос Неклюда. — Вылазь, нехристь тевтонская.

Штаден завозился под шубой, торопливо открывал ящик, доставал пистоль, пороховницу.

— Вылазь, я те говорю! Не хотим шубу кровью мазать. Шуба-то не твоя, боярская, — с имения Лещинского.

— А? — сказал Штаден. — Здесь плохо слышно. Зачем шуба? Сейчас, сейчас…

Торопливо сыпал порох, вкатывал круглую пулю. Порох сыпался мимо, пуля не лезла в ствол.

Неклюду, наконец, надоело. Он нагнулся прямо с седла, откинул полог кибитки, вгляделся в темноту. Услышал шипение, треск… Почувствовав запах, отшатнулся.

Но было уже поздно.

Ослепительный огонь ударил его прямо в лоб.

Кони дёрнулись, понесли. Из-под снега вылетели какие-то птицы, испуганно квохча.

Кони провалились в сугроб по брюхо, ржали, бились. Кибитка завалилась набок.

Штаден выкатился наружу, всё еще сжимая в руке дымящийся пистоль. Увидел: Неклюд, раскинув руки, висел в седле головой вниз. Конь его стоял смирно. Троих всадников не было видно.

— Значит, собака к покойнику яму рыла? — тихо сказал Штаден. — Ты ошибся. Du hast aber Mist gemacht! Теперь мы знаем, кто о чём в Москву писал, Коромыслов-дьяк, или ты, верная царская собака. Du Arschoch! Du Drecksack!

Он встал во весь рост. Оглянулся. Кругом стоял чёрно-белый непроходимый ельник. Над ним металась, каркая, стая ворон. Штаден выругался. Далеко выбираться придётся…

Он подошёл к лошади Неклюда, кряхтя, сволок грузное тело с седла, бросил в снег. Взял лошадь под уздцы и повернулся, разглядывая следы, которые должны были вывести на дорогу.

Спиной почувствовал чей-то взгляд, и, ещё не оборачиваясь, понял, — чей.

Под ближней елью лежала серебристая, огромная, как медведь, волчица. Она зевнула чёрно-алой пастью. Потом поднялась, встряхнулась. И неторопливо пошла прямо к Штадену.