Дмитрий Ахметшин - Ева и головы

— Дебора! — позвал оставшийся неназванным парень. — Здесь пришли разрешить тебя от бремени.

Спустя короткое время, за которое они преодолели последние ступени, из дома послышался голос:

— Ох уж это бремя. Ох, и намучалась я с ним.

Дверь отворилась, и на крыльцо вышла женщина, поддерживаемая под руки испуганными детьми обоих полов. Живот был похож на пузырь воздуха в толще воды, он плавал перед женщиной и как будто никак не мог понять, куда ему стремиться — к земле ли, или в небеса. Сама женщина невысока, дородна, с кудрявыми волосами, что покрывали плечи как морская пена, и такими тёмными глазами, что даже белки казались чёрными. Ева вспомнила глаза господина барона и нашла здесь некоторую похожесть.

Оглядев пришедших, она сказала:

— Это моё восьмое дитя. Вот, рядом, ещё четверо. Трое умерло в разном возрасте, от болезней ли, или в голодный год — от недоедания. Вовек бы их больше не видеть, да вот откуда-то снова берутся внутри меня — снова и снова и снова.

Эдгар поставил свою сумку у ног, сказал строго:

— Тебе нельзя выходить. Тем более, когда организм отторг жидкость. Только лежать.

Тонкий его голосок произвёл на Дебору впечатление — она приподняла брови, оглядывая цирюльника с каким-то новым выражением. Как будто не могла для себя решить — действительно ли это произнёс Эдгар, или, может, его маленькая спутница?

Наконец, она сказала:

— Належалась уже. Нет, спасибо, господин хороший. Я буду рожать здесь, на свежем воздухе. Прямо на земле.

— На земле? — переспросил Эдгар, как будто не расслышав.

— Точно. Земелька прекрасно впитывает влагу, она же должна первой получать все наши плоды. Я лягу вон там.

И она царственно двинулась во главе своей паствы к северному углу дома, где был небольшой пустырь с голой землёй и похожими на собачьи уши лопухами. Судя по следам и засохшим лепёшкам, туда иногда забредала скотина.

Из-за сарая вышел заросший бородой мужчина, муж и хозяин дома. В руках его Ева увидела топор, в бороде запутались щепки. Рабочая одежда пропиталась потом. Прислонив орудие к дому, он облокотился на перила крыльца и стал молча наблюдать за происходящим. В контраст со спокойными глазами Деборы, его глаза жгли как угольки.

Дебора улеглась на землю, раскинула ноги, пухлые руки принялись задирать юбки. В ней не было и толики стыдливости, которую Ева привыкла видеть в женщинах своего селения. Никто из них не показывал даже колена незнакомому мужчине. Эта же раздевалась среди бела дня, на улице, и белые ляжки, рыхлые, как чернозём после дождя, выглядели настоящим алтарём плодородия.

— Ты часто такое делал? — спросила она Эдгара.

— Ни разу, — сказал великан, засучивая рукава и распаковывая свою сумку. В каждом его движении чувствовалось нетерпение.

Ева попыталась найти в великане обычную стыдливость, она ожидала, что он отвернётся, пока роженица раздевается, а потом, должно быть, будет работать с закрытыми глазами, но ошиблась. Глаза его были похожи на глаза мыши, которая, сидя в своей норке, следит за ростом подземного корешка и пытается угадать момент, когда он созреет. Великан хотел видеть как можно больше и как можно больше сделать, просто чтобы добавить к совокупности своих знаний знания о строении женского тела. Видимо, эти двое нашли друг друга: идеальный пациент и идеальный доктор. Только бы теперь всё прошло как нужно.

— А откуда ты тогда знаешь, что нужно делать?

— Знания носятся в воздухе, маленькая шкатулка для вопросов, их нужно всего лишь уметь подхватывать на лету. Есть некие труды, которые писал некий человек. Этот человек давно умер, труды давно сгинули в библиотеках монастырей, но то, что он рассказал, до сих пор гуляет по миру, передаваемое из уст в уста. Я слышал, как посылает на землю Господь сынов и дочерей своих, и слышал, какие процедуры должны этому способствовать. Не было только возможности проверить всё самому.

Ева прибилась к ораве ребятишек, которые испуганно сгрудились возле крыльца, и наблюдала во все глаза за приготовлениями великана, стараясь запомнить как можно больше, чтобы, если понадобится, потом пересказать цирюльнику. Женщина вдруг побагровела лицом, от низа живота её шёл такой жар, что великан, склонившись было над роженицей, отстранился.

— Нужен кусок железа, — сказал он, нервно потирая руки. Поднял глаза: — Принесите кусок железа, такой большой, какой только сможете найти, а ещё деревянную ложку, только без заноз, такую, чтобы… — он окинул взглядом испуганных детей, хватающего ртом воздух одноглазого паренька, мужчину, который не сдвинулся с места, а только смотрел, положив одну руку на другую. — А, наверное, лучше я поищу сам.

Он вскочил и прошёл через настежь раскрытую дверь в дом. Ева последовала за ним, затылком чувствуя, что глаза-угольки жалят их в спины.

Внутри бродил обычный для человеческого обиталища затхлый запах: среди прочего девочка разобрала полынь, какую-то безымянную травку, которая растёт везде, где есть немного тени, и помогает против лихорадки; кроме того, пахло речной рыбой, повсюду светилась в солнечных лучах её чешуя. К обмазанным глиной стенам прислонены орудия для ухода за скотом — видно, в примыкающий к дому сарай они не уместились — в стороне сложены козьи шкуры, подготовленные то ли к продаже, то ли для какого-то дела. Эдгар уже гремел чем-то на кухне, совмещённой, как оказалось, с комнатой, и когда девочка вошла, тут же вручил ей деревянную лопатку, тёмную от долгого использования и отполированную многочисленными касаниями.

— Это подойдёт, — сказал он.

За кусок железа сгодился бы топор — вряд ли они найдут что-то больше — но Эдгар не торопился уходить. Он оглядывался, как будто что-то ища, и лицо его с каждой секундой темнело всё больше.

— Ты видишь распятие? — спросил он.

— Нет, ни одного… — сказала Ева, а потом внимание её привлекло нечто необычное: — а это что?

Посреди дома, разделяя жилое помещение и место, где готовили еду, возле одной из стен (как сказал позже Эдгар — возле северной) пол неожиданно обрывался полукругом, выложенным белыми камнями, в котором чернела первозданная земля, такая рыхлая и ароматная, что её хотелось взять в рот и пожевать. Окон рядом не было, так что, чтобы разглядеть подробности, Еве пришлось подойти поближе. На земле были разбросаны крупные белые семечки, не тыквенные, но от какого-то родственного плода. Среди них высился каменный же столб, доходивший девочке до середины живота. Этот столб был жёлтым и, кажется, очень старым, покрытым буквами и непонятными, не похожими на обычное письмо, символами. Наверху столба Ева заметила углубление, по размеру и форме сопоставимое с отпечатком пальца великана. Туда, должно быть, тонкой струйкой лили воду — на камне виднелись подтёки, а в углублении сверкала влага, вроде той, что Ева привыкла видеть на листьях после утренней росы. Наверное, когда-то столбик был выше, да и углубления, может, не было, но десятилетия повторяемого день за днём ритуала сделали своё дело.