Дмитрий Ахметшин - Ева и головы

К каждому новому пациенту он пристально присматривался, будто ждал от него обещания открыть все на свете тайны. Или хотя бы какие-то маленькие, но из тех, что не давали великану покоя. И каждый раз, слыша «подравняй-ка мне бороду», Эдгар брался за инструменты так, будто убрав лишнюю щетину, он узрит символы, которые с вопиющей ясностью дадут ему представление о следующем шаге. Иногда Еве мерещился на белых губах волчий оскал, и тогда она, бросив все дела, уходила в повозку и тихо плакала, молясь, чтобы то, что она совершила, не превратило Эдгара в чудовище.

Почти всегда он делился успехами с девочкой. По-прежнему всячески избегая смертоубийства, великан бурно радовался, когда удавалось найти ещё не остывшее тельце какого-нибудь животного. Один раз он со всех ног бросился бежать по деревне, услышав, как собаки загоняют пробравшуюся в курятник лисицу. И в итоге оказался в эпицентре противостояния между хозяином одной из собак, что хотел получить себе шкуру, и владельцем подавленных кур, который жаждал мести, угрожал передушить всех лис в округе, но при этом не думал отказываться и от хвоста. Робкие заверения Эдгара в том, что ему нужна только тушка с потрохами, вызвали подозрительные взгляды с обеих сторон и ропот среди сбежавшихся на шум зевак.

— Что-то с тобой неладно, приятель, — говорил один мужчина, и его сосед сплёвывал на землю со словами: «уж не чернокнижник ли ты, мастер бород и волос?»

Словом, пришлось уносить оттуда ноги.

— Я вижу их, — говорил великан девочке в сильнейшем душевном волнении. — Ты видишь? Они мерцают как паутина.

Если удавалось найти подходящее тело, он засиживался в фургоне, приспособив под стол заляпанный кровью сундук, иногда до самого утра. Лампа потрескивала, поглощая масло, пятна на стёклах рисовали на стенах фургона замысловатые рисунки. Казалось, полотно шевелится, будто с другой стороны к нему прикасаются одновременно десятки ладоней. Нос цирюльника плавал над разверстым брюхом очередной куницы или бобра. На стёклах для чтения его светлости, которые Эдгар одалживал из сундука (Еве он говорил, что в них на самом деле лучше видно, хотя когда она пробовала нацепить на нос эту странную конструкцию, мир расплывался, и начинала болеть голова), плясали язычки пламени и появлялись крапинки различных жидкостей.

Ева теперь старалась собирать плату за услуги великана маслом. За ночь, бывало, его уходила целая склянка, которая у торговца стоила отнюдь не маленьких денег. Во время ночных бдений великана она сворачивалась клубочком у его ног или уходила наружу, в ароматную ночь, чтобы завернуться в плед между колёсами повозки.

Мерцающую паутину, о которой с таким восторгом говорил великан, она со временем тоже начала различать. Тончайшие нити оплетали все органы, не упуская, казалось, ни одного выступа, ни одного покрытого слизью нароста, и устремлялись вдоль позвоночника, соединяясь и расходясь вновь, к голове.

— Именно здесь, — вещал Эдгар, осторожно разделяя плоть кончиком ножа. — Именно здесь они должны сходиться… вот, посмотри!

И Ева смотрела. Там, в черепной коробке, среди серого вещества нитки сходились в единой точке, и комочек мозга восседал на ней, словно паук.

— Это приближает нас на шаг к тайне бытия его светлости, — торжественно говорил Эдгар, отложив скальпель. Кивал на крышку сундука, на которой доблестные рыцари лишали голов разномастных чудовищ.

Ева вспоминала череп с ютящейся в нём, как птица в клетке, душой.

— А как же бродяга, скелет которого мы нашли? У него нет этих розовых мягких хрящиков, нет ничего, кроме косточек…

Эдгар поморщился.

— Мы ещё только ступили на тропу познания, моя маленькая. Только учимся открывать раковины. Откуда нам знать, как там растёт жемчуг?

Ева не стала спрашивать, что такое жемчуг. Дрёма ела её заживо, но бормотание Эдгара вкупе с собственным животным любопытством вновь и вновь выбрасывали из сна. Ева думала о том, чтобы пойти наружу, когда в голову ей пришла одна великолепная идея. Откинув крышку сундука, она забралась внутрь, устроив голову его светлости на животе, словно большого кота. И пихнув ногой крышку, Ева очутилась, наконец, в привычной вязкой темноте.

Ещё никогда сон не был так крепок.

Несмотря на то, что Эдгар отлично ориентировался по знакам и отметинам на рыхлом теле окружающего мира, один они умудрились заблудиться. Осень заняла остывающий после лета престол, и всё вокруг внезапно, почти в один день, превратилось в единую хрустящую массу. Дубы роняли клочки одежд; Еве казалось, будто они сворачивались и таяли в полёте, падая к ногам уже высохшими трупиками. Налетевший ветер иногда приносил целый ворох лесного мусора и разбрасывал по всей округе. Тепло лета вернулось, но уже подмоченное дождями и подмороженное дыханием нескольких последних дней, когда вода в шляпках грибов-лисичек по ночам застывала крошечными ледяными озёрами.

Видимо, эта пляска сезонов и сбила Эдгара с толку. Они углублялись в лесную чащу до тех пор, пока деревья не сошлись настолько, что нельзя было проехать, а потом долго мучились, пытаясь высвободить из цепких лап запутавшуюся поводом лошадь, долго мучились, выталкивая повозку на ближайшую поляну, туда, где можно было развернуться (Эдгар делал это сам, упираясь в ось повозки спиной и раздувая мышцы так, что Ева, в конце концов, испугалась, что он просто лопнет), и, наконец, так и заночевали на той поляне.

Ещё два дня они плутали среди взбесившегося леса, наступали на переползающие дорогу корни, успокаивали чего-то испугавшуюся Мглу. В конце концов, сделав крюк по лесу, выбрались на опушку, где Ева уселась прямо на землю, не в силах надышаться солнцем и простором.

— Где же мы? — спросила она, наконец, обретя возможность ориентироваться в пространстве.

Оказалось, что путники вышли к той же деревне, где были два дня назад.

— В возвращении есть что-то притягательное, — задумчиво сказал Эдгар, качая пальцем соломенную лошадку, которая рассохлась и потеряла всяческую форму от дождей и ветра. — Если я куда-то и возвращался, то спустя многие-многие годы, когда всё поменялось, и там, и здесь.

С этими словами великан приподнял свою шляпу.

В этом селении Эдгар вырвал пару зубов (если бы люди не испытывали особенный пиетет перед вырванными зубами и не стремились оставить их себе, он сделал бы себе из них уже несколько ожерелий), помог местному пасечнику со спиной, оставив необходимые травы и посоветовав прикладывать вымоченную в их отваре марлю к больному месту, и срезал какое-то количество волос. Здесь, на берегу медлительной реки, располагалась маленькая парная, из которой по вечерам валил пар и пахло горьким пеплом. Эдгар разделял точку зрения Мглы — вдвоём они боялись горячей воды и предпочитали купаться под ливнем, либо пахнуть собственным запахом, а вот Ева не прочь была счистить с себя грязевую корку.