Дмитрий Ахметшин - Ева и головы

Но кадавр был мёртв. Совершенно точно, грязный, безжизненный мех и лягушачья шкура, покрытая подсохшей корочкой слизи, были тому свидетелями. Лапки земноводного уродливо торчали в разные стороны, кролик уткнулся носом в заднюю свою лапу.

— Это наш папа старается ради тебя, — прошептала Ева, поглаживая голову по волосам. Безотчётно она назвала Эдгара папой, подражая встреченным ранее людям, согласиться с которыми было проще, чем объяснять, что к чему. — Когда-нибудь у него получится сделать такое тело, которым ты будешь доволен.

Когда Ева заканчивала фразу, жук дополз до лица Эдгара и попытался укрыться в его ноздре. Великан чихнул под колыхание потолка, сел, потирая искусанную комарами шею.

— Они умерли, Эдгар, — пискнула Ева, наблюдая как багровеют мешки у него под глазами и опасаясь, что они прорвутся, извергнув водопады дурной крови. — Ничего не получилось.

Не вставая, великан притянул к себе тушку. Послушал, нет ли дыхания, коснулся багрового шва, словно пытаясь что-то для себя уяснить. Покрытые трещинами губы приоткрылись.

— Что ж, вот я и убил божью тварь. Всё равно, что загасил звезды на небосводе.

Девочка ожидала, что он сейчас снова будет вытирать колени в своей заунывной, долгой молитве, но Эдгар не стал. Он сидел и смотрел на торчащую клочками во все стороны шерсть, будто вместо зрачков в его глазах каким-то образом оказались свинцовые шарики.

День Евы крутился вокруг Эдгара, точно назойливый комар. Он словно забыл, как произносятся слова. Любимая шляпа, накануне вечером повешенная на куст снаружи, чуть было не осталась там, но даже когда Ева, попросив Мглу немного обождать, сбегала за головным убором, Эдгар не захотел его надевать. Бугристая кожа на макушке сморщилась и пошла алыми пятнами, точно русло реки во время засухи. В голове Евы крутились страшные картины: вот ломается колесо и она остаётся навечно ухаживать в какой-нибудь пещере за великаном, пока тело его грубеет, покрывается корой и превращается в ствол огромного дуба. Вот девочка, спотыкаясь, бредёт за помощью по чужой земле, и местные жители встречают её топорами и вилами. После полудня, когда внезапно разразившийся проливной дождь вынудил их остановиться, Эдгар внезапно сказал:

— Это твари разных порядков.

Ева очнулась от своих мрачных мыслей и внезапно услышала, как бьются три сердца — её собственное колотилось, как пойманная птаха. Сердце великана стучало редко и размеренно: «бах… бах… бах…». А ещё где-то там, за завесой ливня, мерно колотится, отмеривая литры крови, сердце в груди лошади. Тогда в её голову, на которой не то от волнения, не то от зелёной озёрной воды, в которой Ева последний раз мыла волосы, пришло понимание: Эдгар никуда не делся. Просто блуждал по глубинам искорёженной свой головы в поисках выхода, и вот теперь его нашёл. Просто у него это занимает чуть больше времени, чем у других людей.

— Разных порядков, — продолжал цирюльник. — Один обитает в воде и на влажной земле, другой — в полях. Один покрыт шерстью, другой гол. И нити у них разные. Как их можно связать? Нужно было соединять половину одного кролика с половиной кролика другого.

— Ты хочешь, чтобы я купила тебе ещё кроликов? — спросила Ева, чувствуя как с сердца, разваливаясь по частям, падает огромный камень.

Эдгар прочистил горло.

— Мне кое-что стало ясно прошлой ночью. Это…, - он потянулся за своей шляпой, потом вновь отложил её и показал на свою макушку, — как будто мне вернулось что-то недостающее. Щёлкнул замок на шкатулке, и крышка откинулась, чтобы показать настоящие сокровища. Нет уж, с кроликами покончено.

Он достал откуда-то куклу и, сжав её грудь двумя пальцами, показал Еве.

— Скоро мы найдём, чем её заполнить.

На следы его светлости они теперь натыкались постоянно. Барон, с косой ли, или без, всласть погулял в своё время по этим местам. Упоминания о нём будто сами хотели найти благодарных слушателей; они слетались к Еве и Эдгару, как мотыльки на свет. Из пыльных шкафов появлялись свидетельства прошлого, ведь семь лет — немалый срок. Кто-то преподносил свои охотно, как Пабле, кто-то — всё больше мрачнея и поглядывая на великана, который слушал так внимательно, что не было никакой возможности прервать рассказ и пойти заниматься своими делами. Внешность и голос Эдгара творили с людьми чудовищные вещи.

— Эта история обязана быть предана забвению, — говорил им один паломник, пешком направляющийся в Иерусалим. В пути он был уже без малого полгода и приобрёл себе жёсткую бороду, да заплаты на платьях. Макушка его была источена дождями, дорожная шапка, пусть и добротная, потеряла всякий цвет. Постукивая посохом, неудержимо, будто ветер в поле, он шёл своей дорогой, позволив Эдгару шагать рядом, ведя под уздцы Мглу. Хотя, похоже, находил такое соседство обременяющим. — А тут появляетесь вы, чтобы вновь ворошите старое.

— Вы были знакомы с бароном! Какая радость! — воскликнула Ева. Она ехала в повозке, но, поскольку незнакомец обладал мощным голосом, всё прекрасно слышала и позволяла себе иногда вставлять замечания.

— Да, можно сказать, и был. Дьявол, да я, вспахивая свой клочок земли, видел его по нескольку раз в год, когда он объезжал свои владения! Да, да, этот чёрт владел той землёй, и мы, слышите, мы у него её арендовали. Барон оставил по себе память с такой толстой скорлупой, что её не разгрызёшь ни растопчешь. Я по сей день храню этот орех вот здесь, в голове, в собственной памяти. И каждый человек из моего села хранит. Это не такая вещь, которую можно легко забыть.

— Что же он сделал? — закричала Ева.

Мгла споткнулась, и паломник внезапно захохотал, шлёпая себя по ляжкам. Он был куда ниже Эдгара, но почти такой же широкий. Волосы на его кистях напоминали медвежью шерсть.

— По существу, ничего плохого. Всего лишь отправил на костёр ведьму, вину которой практически для себя доказал.

От Эдгара не укрылась эта маленькая ремарка.

— Ты сказал — «для себя»?

— Точно, здоровяк. Видишь ли, он считал, что не может ошибаться. Что дар заглядывать человекам в души позволяет ему судить.

Он надолго замолчал, словно раздумал рассказывать Еве с Эдгаром эту историю. Великан просто шагал рядом. Каждый его шаг поднимал целую тучу пыли. Ева, положив подбородок на руки, имела возможность лицезреть затылок незнакомца между ушей лошади. Позади, в повозке, скрипело деревянными суставами безголовое чучело.

— То была одинокая женщина, — сказал наконец паломник голосом, похожим на собачий лай, очень недовольный великанской головой, что плыла в воздухе и загораживала своей широкополой шляпой жидкое сентябрьское солнце, а также лошадью, что пыталась слизать с его плеча корку натёкшего туда и застывшего пота. Шерстяной жилет там топорщился жёсткими складками. — Дом её вы и по сию пору сможете найти в деревеньке «Сухие мхи», что под Регенсбургом, на востоке. Если вдруг будете там, то у подножия холма нужно будет перейти навесной мост, а потом сразу налево. Увидите пепелище. Хорошее место, но никто больше не желает там селиться. Господин барон, — он произнёс благородный титул, так, будто готовился прочистить горло и схаркнуть, — ехал по улице и вдруг увидел её. Она была красавицей, тут уж нечего прибавить. Если я говорю, что женщина была красавицей, нет смысла что-то ещё говорить — отдельно описывают уродства, нелепости, а если всё так, как задумывал Творец, когда хотел создать идеальных людей, можно больше ничего не говорить. А сказать стоит о её характере, покладистом, как у овечки, о доброте, и при этом своенравии… эх, да что там! — паломник махнул рукой. — Так вот. Жила одна, без мужа — отец и мать умерли от лихорадки двумя годами ранее, а мужика не было, потому что мечтательная сильно была, да очень несговорчивая. Никто ей не подходил, хотя подходили к ней многие — всех гнала прочь. Звали её Елена, как ту троянскую принцессу, и, можете мне поверить, она могла померяться статью с любой принцессой древности.