Дмитрий Ахметшин - Ева и головы

— Мы откопаем человеческое тело и посмотрим что у него внутри, — сказал великан, разуваясь и с удовольствием вставая на траву голыми ногами.

Ева поперхнулась орехом, который старательно пыталась разгрызть. Откашлявшись, попробовала поймать взгляд великана, но тот падал строго вниз, упираясь в землю.

— Нельзя больше ждать, — прибавил Эдгар, по-прежнему не смотря на девочку. — Ко мне наконец обратились… мне загадали загадку, и молчание небес теперь гроше стебля подорожника. Я должен отгадать её как можно скорее. Время истекает, страшный суд всё ближе.

Еве вспомнилось, как пальцы великана сжимали грудь кукле.

— Где-нибудь тебе снова доведётся резать живого человека.

— Это может случиться через десяток месяцев, а может, не случится никогда. Люди очень ревностно относятся к тому, что кто-то проникает в их тело. Я сам таков. Но видишь, где я оказался! Если бы ещё вчера ко мне явился кадавр из грядущего дня и сказал, что я буду сидеть на свежих могилах, в ожидании темноты, чтобы откопать труп — я бы плюнул ему в рожу. А теперь… теперь даже в рожу плюнуть некому, — Ева смотрела на великана со всё возрастающим изумлением. Он продолжал: — Разве что, вылепить собственное лицо на земле и оставить потом, как есть, чтобы добрые люди могли топтать его ногами и посылать на голову громы и молнии. Сегодня я узнал, что на северной стороне холма хоронят преступников. Я видел там днём одну новую могилу.

Когда стемнело, они укрыли повозку в ближайшей рощице и перебрались на склон погребального холма, противоположного посёлку. Традиция местных жителей устраивать кладбища на холмах, уверенность, что таким образом почившие деды чуть ближе к небесам, играла сегодня на их стороне. Здесь мягкая шелковистая трава, напитанная жирами и соками мертвецов, кусты смородины со спелыми вяжуще-красными ягодами. От них на землю ложились причудливые тени, и Ева решила, будто она сама одна из этих теней. Эдгар же был облаком, что ввиду безветрия и крайней усталости решило считать сегодня ночью этот холм скалой.

Они без труда отыскали свежую могилу. Переплетённые в венки травы на ней ещё не успели завять, веточки с мелкими жёлтыми ягодами облепихи мерцали в полумраке, кислый их привкус, сам собой возникший во рту, стекал вместе со слюной в горло.

— Даже если ты скажешь, что человек, который здесь похоронен — нехристь и убийца, даже если их вера странна и похожа больше на сказки, я всё равно буду целую вечность раскаиваться в содеянном, — сердито сказал Эдгар, хотя Ева ничего такого не имела даже в мыслях. — Каждый должен иметь право на искупление. Каждый должен иметь возможность с высоты взглянуть на свои земные поступки. Поэтому держи в своей голове, что мы осквернили могилу не полуязычника и преступника, но человека.

Великан опустился на колени и принялся руками разгребать рыхлую, ещё не успевшую слежаться землю — этот звук перемежался с уханьем филина, со скрипом двух помолвленных древесных стволов ниже по склону, с непонятно откуда берущимся шуршанием травы. Ещё эти сверчки с их ночными песнями, напоминающими головную боль…. Ева видела дурные предзнаменования, взяв себе на сегодня эту роль у великана, и вертела головой, вслушиваясь в каждый звук, до тех пор, пока не заболела шея. Она пыталась помогать раскапывать могилу, но быстро выдохлась и уселась в сторонке, вертя в руках какой-то прутик, пытаясь угадать, о чём сейчас думает его светлость барон, оставшийся один среди лесных звуков. Пахло потом, душной сырой землёй, и ожидание что костяшкипальцев Эдгара вот-вот стукнутся о деревянную колоду назойливо скрипело на зубах пылью и влажным песком. Поэтому когда этот звук наконец-то раздался, мягкий, будто ствол успел уже размокнуть, Ева только с облегчением фыркнула, тут же этого устыдившись.

Утоптав с одной стороны могилы грунт, сделав тем самым пологую стенку, Эдгар спустился в яму. Земля, точно большая рыбина, задумавшая проглотить великана, обхватила его по самые плечи. Он выбирал крупные комья, отбрасывал в сторону, так, будто это неего руки, а хирургический нож, а великан проводил в теле земли какую-то операцию, из тех, которыми бередило в последнее время его сознание.

Эдгар сумел подцепить ногтями колоду с мертвецом и обнял её по-медвежьи, чтобы можно было, пятясь назад, понемногу, шаг за шагом, вытащить наверх. Великан превратился в чёрное пятно на фоне развороченной земли, бесшумно кричащей, точно барон фон Кониг, о помощи, и казалось, что прямо на глазах у Евы происходит невиданная вакханалия, великое попрание господних заповедей — будто один мертвец вытаскивает другого из могилы для мёртвой пляски.

— Эдгар…

Нет ответа. Движения рваные, ломаные такие, будто две подвешенные на ниточках куклы, обнявшись, кружатся и никак не могут решить, что им танцевать — то ли кадриль, а то ли медленный танец.

— Эдгар…

Ева поджала под себя ноги — заяц, готовый в любой момент броситься наутёк. Она звала уже в полный голос.

— Эдгар! Пойдём отсюда!

— Ох, и тяжёлый же этот покойник.

Наконец-то одна тень одолела другую — Эдгар вывернул из земли жилище мертвеца. Чтобы снять крышку, верхнюю половину бревна, потребовалось ещё одно усилие. Цирюльник закинул на плечо тело, и руки покойника бессильно свесились вдоль тела великана.

Пока они не вернулись в фургон, пока не забрезжил свет, Ева находилась как будто в другом мире. Она боялась приближаться к великану, но и опасалась слишком уж далеко отходить — тогда он превращался в многорукое существо, ползущее по ночной долине в полном соответствии с собственными представлениями о том, как меняются знакомые вещи после заката солнца.

И полностью вернулась, только когда почувствовала знакомые запахи — те, которые можно назвать запахами дома. Правда, чересчур часто этот её дом менял свои свойства, наполнялся одним, лишался другого, трясся по ухабам или находился в покое прямо посреди поля, полного ароматной рожью, так, что в гостях за один вечер умудрялась побывать целая уйма пчёл. Сейчас, например, здесь лежал покойник. Ева аккуратно обошла его, взяла из личных запасов половину овсяной лепёшки — от переживаний разыгрался аппетит — и, усевшись возле головы, принялась разглядывать тело.

Покойник лежал прямо посередь повозки, сложив костлявые руки вдоль тела. Одет в засаленное платье, так богато расшитое цветными нитями, будто его владелец готовился к самому торжественному событию в своей жизни. Одежда хороша, но очень грязна, именно поэтому, должно быть, на неё никто не позарился. А может, разглядели в этих несуразных пятнах на рукавах следы преступлений или касания дьявола, который по-дружески обнимал мужчину за плечи и подталкивал, призывая творить дела против христовых людей. Тощий, как жердь, он казался Еве глубоким стариком, хотя, должно быть, был одного возраста с её великаном. Как сказал однажды Эдгар, не бывает красивых мертвецов. Даже к тем, кого хоронят в кругу семьи, кого провожают песнями, которые покойник любил при жизни, лучше не присматриваться. Не увидишь человека — увидишь карикатуру, уродливое насекомое, обезьяну, которую никто не видел, но все знают и говорят, что животное сие похоже на проклятого Господом человека, покрытого шерстью и беспрестанно гримасничающего.