Дмитрий Ахметшин - Ева и головы

Дом будто сам проталкивал её через своё нутро. Здесь множество скрипучих половиц, стен и предметов, которые кряхтели, стоило немного на них опереться, но Ева каким-то образом умудрялась миновать все ловушки. Она ползла на четвереньках — так надёжнее, так легче поддерживать связь с темнотой, которую впитываешь, будто сухой песок дождевые капли. Легко представить, что у тебя вдруг выросли усы, как у куницы, начинаешь чувствовать покалывание на щеках, когда воображаемые эти усы касались стен или каких-либо предметов.

Ева прокралась мимо комнаты стариков, понаблюдала за выгнувшей спину кошкой, которая, наконец, заметила гостью, и приблизилась к чулану, где спал мальчишка. Двери нет, только будоражащее ощущение, будто кто-то маленький и дрожащий сейчас находится тут, ждёт своей участи, как мышь перед лисой. Рот наполнился слюной. Ева потрогала языком клыки и решила, что те немного удлинились. Может, самую малость, точь-в-точь как у лесного хищника, который, только сжав челюсти, способен перекусить хребет у жертвы.

Вдруг что-то взбрело в голову, и девочка, усевшись по-собачьи прямо на пол, задумалась. А и правда, что если мальчишка не спит? Ждёт, принюхивается, прислушивается, отмечает мелочи, которые Ева в своей убеждённости упустила. Вдруг так? Хорошо бы, если б к их маленькому паломничеству присоединился ещё один человечек…, скажем, её возраста. Если жертва будет бодрствовать, ожидать охотника или, тем паче, сумеет в чём-то его перехитрить, — охотник (окончательно решила для себя Ева) позовёт его с собой. Перед ней проплывали картины замечательных приключений, из тех, что почти не случаются в настоящей жизни — они втроём, и сказочные земли сонной Аравии, где местные жители имеют вместо человеческой головы голову пёсью и разговаривают на языке немых, многозначительными, мудрыми жестами…

Но мальчишка спал. Ева почти обиделась, еле удержавшись от порыва разбудить его и высказать всё, что думает о такой беспечности. Он лежал на постели как камень, и Ева по слабому, трепещущему дыханию понимала, что судьба не будет к нему благосклонна, как не был благосклонен Творец, посылая на землю самую слабую из находящихся в его подчинении душ.

Кстати, мальчишка даже не подал голос, когда она начала шуметь в курятнике. Евины братья, помнится, наперегонки неслись с палками к хозяйственным постройкам, стоило какому-нибудь дикому зверю появиться на их территории.

У ног легла госпожа Женщина, которую девочка несла под мышкой, а где-то неосознанно брала, как кошка берёт котёнка, в зубы. На животе куклы чернела беззубая ухмылка, и Ева запустила туда руку, ощутив обёрнутую кожей ручку инструмента.

То была их с Эдгаром находка. Оборванная девочка с грязной куклой ни у кого не вызовет подозрений, и кто будет проверять, что, кроме клопов, прячется в тряпичном тельце?

Кошка следовала за Евой на порядочном расстоянии, а теперь наблюдала из-за угла, со стороны хозяйской комнаты: глаза её загадочно мерцали.

Из живота куклы появился скальпель, следом — глиняный пузырёк, прочно закупоренный деревянной пробкой. Ева оторвала от платья куклы кусок материи. Откупорила скальпелем глиняную склянку и вылила её содержимое на ткань. Стараясь держать лоскутподальше от своего лица, крепко прижала его ко рту и носу мальчика.

Тот дёрнулся и, всхлипнув, затих.

Быстро, двумя руками, Ева ощупала тощую грудную клетку, нашла нужную точку ниже солнечного сплетения и, крепко сжав обёрнутую кожей рукоятку, приготовилась к операции. Эдгар не зря доверился её чутью. Ева не сомневалась в правильности выбора места надреза, а только беспокоилась, сумеет ли извлечь моток нитей и соединить лоскуты кожи, чтобы свести вред для мальчишки к минимуму. Ева старалась ни о чём не думать. Она представила себе крестообразный надрез, нарисовала его на коже пальцем, запоминая каждую ложбинку, каждую впадину, и повторила лезвием. От ощущения расходящейся под пальцами плоти мутило. Когда зрение исчезает, не так легко спрятаться за какой-нибудь выдумкой, как девочка часто позволяла себе делать — ты будто присутствуешь здесь и сейчас, и это «здесь и сейчас» не оставляет тебе выбора.

По руке побежала горячая струйка, и девочка, собрав с пола пук соломы, промокнула кровь. Ещё чуть-чуть, ещё немного, главное, не погружать скальпель дальше зазубринки на лезвии и не менять заранее установленный угол наклона. А то всё пойдёт прахом.

«Всё и так прах», — сказал бы на это Эдгар.

Потом она зачем-то послюнявила пальцы (мимолётом ощутив вкус крови на языке), после чего они, как стайка мальков, нырнули в рану, чтобы раздвинуть её края.

По Эдгару, в человеческом брюхе имелось несколько годных для жатвы нитей: от сердца до желудка, от лёгочных мешков к сердцу, и ещё к нескольким органам, предназначение которых оставалось загадкой. Яркая, будто пробившийся через пелену облаков луч света, струна тянулась от сердца вдоль позвоночного столба вверх, к голове, но кто бы посмел её перерезать?

Ева принялась за работу. Аккуратно орудуя стилетом, она старалась не задеть вены (они пульсировали, будто там галопом проносились табуны крошечных, меньше муравьишки, лошадей). Кто бы только ответил — оправится ли человек, если лишить его всех нитей?

Каждый раз, делая движение скальпелем, Ева зажмуривалась, инстинктивно ожидая брызжущей в лицо крови, и действительно ощущала на щеках несколько капель. Что такое нити? Принадлежат ли они телу или всё-таки являются отростками, ветвями более сокровенной субстанции? Тогда откуда же кровь?

На эти вопросы не было ответов.

Девочка их и не искала, споро сматывая срезанные нити в клубок. Закончив, она промокнула рану содержимым другого пузырька и, слушая в животе мальчишки булькающие звуки — не задела ли чего лишнего? — быстро стянула нитками края кожи. Солома тихо захрустела, когда Ева опустилась на неё всем весом. В кистях чувствовалось напряжение, плечи болели от усталости, хотя сама операция заняла толику от бесконечного, текущего в никуда ночного времени, которого, если представить ночь в виде песочных часов, из одной ёмкости в другую просыпалась разве что песчинка.

Клубок нитей, на ощупь тёплых и похожих на кошачью шерсть, нашёл себе место в пустой полости куклы. Иголка и скальпель (которые Ева предварительно тщательно вытёрла), вместе с нитками и опустевшими пузырьками, вернулись в мягкий живот куклы, где все любовно воссозданные девочкой внутренние органы перемешались и переплелись между собой. Ни одного кровавого следа не должно остаться на цветастой одежде. Внутри давно уже всё красное, но внутри — другое дело. Срезанные нити не истекают кровью, в них другая сила, и эта сила до последнего поддерживает сама в себе тепло. Еве нравится ощущать его, прижимая к себе куклу. Нравится ощущать наполненность. Она думает — становится ли кукла хоть на мгновение живой, когда исполняет роль сосуда чего-то, превосходящего наполняющие тело потроха?