Марина Воробьева - Авиамодельный кружок при школе № 6 (сборник)

На прошлой неделе – ее правила жизни в Esquire. Одетта Сван, черный лебедь Марселя Пруста, может быть, ей уже больше ста, но кого это волнует. Ее любимая масть – режущие предметы, даже булавки должны причинять боль, даже камеи и все остальное. На прошлой неделе в диджитал, значит – может быть – за месяц до этого напечатана в бумаге, она стала известна. Ей нравятся города, живущие в лесных чащах, ей принадлежит замок с заросшей мхом крепостной стеной, в одной из стен пробоина от какой-то войн прошлого, старость может быть этой войной. Двум старым колокольням отпилила языки. Одно из главных правил – не просто научиться прощать или не находить причин, чтобы принимать прощения, но забыть о такой возможности, не знать – зачем. В главном здании четыре этажа, в каждой комнате острые предметы, ставшие декорацией, и картины, которые она меняет местами, ей нужно инвестировать и поощрять, и она поощряла молодых художников – ее поощрение скупало все их работы и помещало в дом далеко-далеко от глаз реципиента, никогда не получавшие огласки, они как старый лебедь, посасывающий леденец, и они умирали поощренные, никем не узнанные. Эти картины и их художники – как бы ставшие частью ее географии острых предметов, вдали от того, чему можно сопротивляться, они теряли остроту, разверстый угол, старый донжон – центральное место любой крепости – она уничтожила, чтобы сделать замок более современным, наверное, нанимала охотников, чтобы сглаживать пространство и лес холма сделать путеводителем, убивать медведей или – кто в этом лесу? В конечном итоге в лесу была только Одетта Сван и как бы ее дети. Еще раз – старая баронесса (? нет, не знаю) в родовом имении на склоне холма, подножие которого сливается со стеной, фонд помощи детям-сиротам «Вечная жизнь» – неизвестно, законно ли это, но Esquire пишет о ней как о боговолительнице, благоволительнице острых предметов, ангеле барокко, отдавшем родовое гнездо выкинутым из гнезда малышам. Ее правда зовут Одетта, или звали, или должны были звать = справедливость восстановлена.

Все деньги, которые она получила от своего предшественника, были потрачены на «Вечную жизнь», четыреста пятнадцать детей (крупным кеглем, вынос над ее левой бровью, свет в морщины, в глаза до слепоты) воспитаны внутри древнего замка с пробоиной в стене. Сейчас сорок два воспитанника находятся в заточении, общий тон статьи – как хорошо, что старая баронесса тратит свою жизнь на воспитание наших детей, как прекрасно, что старые стены, детский плач, коллекция картин, предметы убийства находятся в одном месте, предназначены друг для друга. Иногда детей оставляют возле железной решетки – которая раньше соединяла с торговым трактом – сейчас соединяется с лесом и забытыми дорогами. Тот, кто бросает, – преодолевает через лес, истребленные дикие звери, и кладет у кованой решетки, баронесса забирает твое – себе, всем хорошо. Можно не выскабливать, радуйся леденцу с полной самоотдачей, баронесса обо всем позаботится, ей даже в радость, что облепленное плацентой плачет у кованой решетки. Ворота замка должны открываться для войны, теперь они как бы открываются для деторождения. [Почему-то не описано, что иногда она сама выкупает их – намекает, что твое – тебе не нужно, твое – случайно, твое лучше бы – в ее пользу]. Так или иначе, дети оказываются в «Вечной жизни», лес вокруг преимущественно хвойный, запах укрепляет десна, кроме Одетты Сван еще четыре женщины на хорошей зарплате и один охранник-мужчина. Где же те (нет), кто говорят, что это опасно, – никого нет, все хвалят Одетту Сван, что она последняя богоматерь с сердцем радости и добра, а этот охранник-мужчина – нормально, пусть остается рядом с покинутыми детьми, пусть охраняет их дневной сон, ночной сон; главное, чтобы самим собою не прерывал его. Их детский страшный сон: вдали от цивилизации, а в замке есть фамильный склеп, Одетта украшает его свечами, все испачкано воском, воск в ее мире – особый фермент, спасающий от старости и проклятий, воском обрабатываются гениталии детей, чтобы смягчить их взросление и пребывание в замкнутом пространстве.

Я знаю, чем смягчают свой путь, пробыв при ее дворе с четырех до момента, когда государство приписывает нам свободу. И думал, что она уже умерла; когда мы вышли, никто не хотел поддерживать связь друг с другом, мы никогда (наверное, никогда и никто, кроме оловянного сестринства, но и они – это не совсем мы) не возвращался, чтобы навестить ее. Она была отстраненным призраком своего замка, говорится, что его зовут – башня авгуров – так его звали уже тогда, и это не придумала Одетта, этого никто не придумывал, и башня авгуров всегда любила детей, она всегда – так или иначе – звала их к себе. До приюта Одетты в старых стенах было что-то еще, а до этого – еще, что-то другое, но немного похожее, когда-то в самом начале, возможно, там была детская тюрьма – с чего-то все началось, вся эта коллекция режущего, вся эта страсть к заточению детей. Мы гуляли за пробоиной, там склон и одуванчики, весной воздух над склоном был особенно густым и запах не такой, как в старой крепости. Спускались вниз, и дальше какой-то неведомый детский страх не пускал нас, только до первых деревьев, а ниже – где деревья превращались в лес, уже нет, никогда. И не пытались сбежать, мы вообще мало чего пытались в башне авгуров, как бы подавленные ей, изначально невзрачные, мы развивали свою склонность к бескровности и апатии. Сегодня мы продолжение того дня, когда гуляли за пробоиной, нерешительные исследователи пяти метров до первых деревьев, не больше двух кварталов пешего пути, нелюбовь к общественному транспорту, большому пространству, крохотные квартиры, короткие связи, отсутствие глубокого увлечения чем-либо, все до одного антиманьяки и ненависть к путешествию, все еще – немного дети крепостной стены. Одетта никогда не занималась разговором о том, что будет после приюта, когда мы вырастим и… что-то случится с нами после этого, она никогда не тратилась на то, чтобы объяснить, чем мы должны стать потом и что надо выработать в себе, ее работа над подвижностью воска сводилась к правильной жизнью внутри ее башни, история мироздания – это история, как неизвестный каменщик начал строительство, а затем – однажды – дом, и стена, и колокольня – были закончены, и тогда же появились правила жизни (не совсем Одетты Сван, а той, кто могла бы быть на ее месте – ключницы башни авгуров), и тогда же в доме появились первые дети, сквозь которых правила были пропущены. Мы хорошо знаем, что реальность – это то, что отрезано от чего-то большего верховной властью и что за этой границей – тоже есть реальность, отрезанная от нас так давно, что уже неинтересно. Нет сил найти и освоить ее.