Марина Воробьева - Авиамодельный кружок при школе № 6 (сборник)

Очень, очень много времени.

Кроме тех двух часов в день, когда приходила Клара.

Клара строгим придушенным голосом отчитывала в чем-то Осину маму за дверью, затем входила в комнату, аккуратно вешала шляпку на крючок и, хрустя юбками, усаживалась на сварливо скрипящий стул у кровати, обволакивая Осю облаком пудровых духов.

– Ну, как жизнь молодая? – неизменно спрашивала Клара, будто не видела его еще вчера, такого же бледного и тщедушного, но от этого вопроса по Осиному лицу тонко разливались лужицы свекольного румянца, словно сообщая, что жизнь молодая потихоньку кипит. Не дождавшись другого ответа, Клара удовлетворенно хмыкала и открывала книгу (где мы тут остановились), и бодро рапортовала:

– Вектор есть направленный отрезок прямой, а именно: тот отрезок, для которого указано, какая из его граничных точек является началом, а какая – концом, Ося, не крутись, пиши.

И Ося не крутился (не мог), и писал, и снова заливался румянцем, теперь уже заходясь от кашля, и Клара терпеливо ждала конца приступа, чтоб как ни в чем не бывало продолжить (проекция вектора на ось, Ося, – это длина отрезка и т. д.), а потом решал примеры в ловко подсунутой под руку тетради, лихо чиркал галками-суффиксами, спрягал, склонял, вычеркивал лишнее – Ося был смышленым парнем, небезнадежным, как говорил о себе он сам с кривой усмешкой, и оттого все было еще тяжелей. А ровно через два часа Клара, словно спохватившись, смешно всплескивала руками, говорила: «Так, что-то я засиделась», быстро шла к двери и хватала шляпку, стараясь проскочить мимо Осиной мамы, которая совала ей какие-то кулечки, конвертики, котомочки, вы ангел, вы наш ангел, Клара, говорила мама и насмерть хватала ее за тонкие смуглые пальцы. Клара легко выскальзывала из цепких благодарных рук и выбегала из дома, а Ося смотрел ей вслед через окно, сколько хватало сил стоять, приподнявшись на шатких локтях. Ося действительно был смышленым парнем и знал, зачем приходит Клара, – вернее, что это значит – и ничего обнадеживающего это не сулило, вопрос был лишь в том, когда, и никакие мамины конверты, кульки и кулебяки не могли этого изменить. Но каждый день Ося до боли в глазах вглядывался в поле, не находя себе места, и успокаивался, лишь рассмотрев черную точку Клариной фигуры, словно вырастающую из неверного горизонта за окном.

До Оси Клара приходила к Рите, Осиной сестре, лежавшей на соседней кровати (теперь заваленной хламом и книгами, которые когда-то были общими) – они рисовали, добиваясь безупречно-прозрачного серого неба, и добились-таки однажды. С Байкиными занималась музыкой – недолго, но они зачем-то очень просили, зажиточному подагрику Петру Тарханову давала танцы, а еще раньше Клара сидела за стенкой в комнате у деда Аркадия, беспощадно выбивая уже из него французские слова – laissez votre main, répétez après moi, votre main, пока наконец ночью, когда зарядил тугой, бесконечный дождь, Аркадий не сказал «Enfin, теперь она довольна» и не закрыл глаза, сам безмерно довольный собой. А теперь Ося рассматривал Ритины акварели, висевшие на кнопках вдоль щелястой стены, и думал, как это будет у него.

– У меня вообще как получается? – однажды спросил Ося, когда Клара читала его сочинение.

– Пока не очень, – жестко сказала Клара и отвернулась к окну, а у Оси по спине пробежал радостный – отчего-то – холодок.

Тем временем прошли душные майские грозы, закончился плаксивый теплый июнь, а за ним и все лето, воздух становился все холодней и прозрачней, пока однажды не стал совсем тонким и ясным, как протертые стекла Осиных очков, и так и застрял в голых ветвях уставшего ждать невесть чего леса. Соседи начали недовольно перешептываться (что-то она у них и правда засиделась), старики задумчиво кряхтели, глядя на беззащитно блестящую лысину полей, обещавшую голодный год, мама перестала совать Кларе шуршащие свертки, а Ося все дольше стоял на окрепших локтях, высматривая в ранних сумерках Кларину шляпу, и уже почти не кашлял.

В последний раз Клара пришла позже на час, чего с ней не бывало никогда, – почти вечером; как ни в чем не бывало, прошла мимо тихой не поздоровавшейся матери, села у кровати, подмигнула Осе (как жизнь молодая?), и нарочито веселым голосом сказала:

– Сегодня мы будем просто слушать.

Она выудила из горы на Ритиной кровати книгу, раскрыла наугад и стала читать нараспев:

– Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чехарду с дворовыми мальчишками. Между тем минуло мне шестнадцать лет. Тут судьба моя переменилась…

Скоро света за окном перестало хватать, строчки густо поплыли одна на другую; сперва Ося бестолково мотал головой, затем неуклюже завалился подбородком на грудь и затих.

– Спи, спи, – ласково сказала Клара и обернулась к окну: за ним в густом закатном свете толпились резкие темные фигуры, словно вырезанные из бумаги, и стройно качались в такт едва слышному Осиному дыханию. – Спи, – задумчиво повторила Клара, – завтра снега не будет. Спи.

Клара стала между кроватью и окном и принялась ждать, хмуро всматриваясь в щель пыльных портьер, сложив на груди тонкие сильные руки, словно готовясь к драке.

Иван Иванович танцевал пять дней. Иван Иванович пять дней танцевал от боли. В танце Ивана Ивановича не было ни музыки, ни красоты.

Танцевал Иван Иванович без остановки, немного подвывая.

Спать Иван Иванович не мог, спать было бы очень больно. Нужду справлял прямо так, танцуя. Есть первые три дня не мог. На четвертый в мучительном па дотянулся до зачерствевшего батона и нервно повел его, периодически откусывая.

Танцуя, Иван Иванович почти не мог думать. Перед глазами проплывали невнятные образы, какие-то геометрические фигуры складывались в синее сто восемьдесят три в квадрате дальней черноты гвоздь. Иногда становилось понятно, что желтое шесть, но потом наплывало оранжевое треугольник, переплетенное с фиолетовым длинное А и переходящим в ульфировое четырнадцать пик все.

На второй день начало звенеть в ушах, но, если прислушаться, можно было расслышать некоторые звуки, а на третий день звуки начали складываться в слова.

ААБУЭРО, ТААУНЭЙР, ПМЭЛЕНЭК

Постепенно хор окреп, но в то же время как-то упростился, явно скандируя:

МЭРЫФЕЖ, ДВАРРХУГ, НАГГАУР! МЭРЫФЕЖ, ДВАРРХУГ, НАГГАУР! МЭРЫФЕЖ, ДВАРРХУГ, НАГГАУР!

В какой-то момент из хора стали выделяться отдельные голоса: МЭРЫФЕЖ, ДВАРРХУГ, НАГГАУР! АННАРЕ. МЭРЫФЕЖ, ДВАРРХУГ, НАГГАУР! АННИГУРХ. МЭРЫФЕЖ, ДВАРРХУГ, НАГГАУР! АСТИТТО.

Иногда слова внезапно начинали рифмоваться с фиолетовым восемнадцать струна запада. Тогда слышалось понятное и объяснимое АФФАМАУРО Э АННАТАБОМИ, ПРЗДАН, СВУДРАН.