Владимир Леский - Чёрный став

Наливайко осторожно поднялся по ступеням крыльца и заглянул в дверь. Никого! Он вошел в сени и тихонько окликнул:

— Марынка!..

Никто не отозвался…

Дверь марынкиной комнаты была открыта в сени; луна через окно как раз освещала марынкину постель: белое тканевое одеяло лежало на полу, постель была пуста. По смятой подушке видно было, что девушка поднялась с постели и куда-то ушла. Должно быть, у нее уже было к кому ходить в поздний час ночи!

— Туда, к чертовой матери! — с сердцем выругался вслух Наливайко.

Он вышел на крыльцо, уже громко стуча сапогами. Из хаты послышался сердитый окрик Одарки:

— То ты, Марынка?..

Наливайко, не отвечая, сошел с крыльца. Одарка снова крикнула, обозлившись:

— Та скажи ж, суча дочка, чтоб у тебя язык отнялся!..

Наливайко не хотелось заводить свары с злой бабой и он быстро зашагал по семибалковской дороге. Он уже был далеко от суховеевой хаты, когда к нему донесся крик выбежавшей на дорогу Одарки:

— Марынка! Где ты? Го-го!..

Он долго еще слыхал ее крики, которые как будто гнались за ним, отставая и затихая в отдалении, за холмами Семибалки. «Ищи Марынку! Гукай до свету! А Марынка — тю-тю!.. — думал он со злостью. Не могла, чертова баба, усмотреть за дочкой! Дивчина и пропала!..»

У развалин старые развесистые липы дворцовой рощи стояли неподвижно, не шелестя ни одним листочком; темные тени под ними прорезывались бледными, серебристыми пятнами лунного сиянья. То там, то здесь из мрака выступала часть древесного ствола, озаренная белым светом; казалось, кто-то поднимался из земли, неподвижно светясь в сумраке деревьев — призрак одного из давних обитателей старого дворца.

Наливайко вошел в рощу — и невольно остановился, увидев эти белые, тихо колеблющиеся привидения.

— Что за пакость! — пробормотал он в удивлении…

Ему стало совсем не по себе, когда засветившийся недалеко от него белый столб вдруг тихонько качнулся, двинулся с места — и быстро побежал вдоль аллеи, то пропадая в тени, то снова выныряя в лунном свете…

Холодная дрожь побежала по спине Наливайко. Что за черт! Не пьян же он и не сошел еще с ума, чтобы видеть всякую чертовщину! Видно, кто-то тут над ним глупые шутки шутит!..

Белое привидение тихо скользило по роще, удаляясь от него. Он бросился за ним, и оно, точно услышав погоню, ускорило свой бег и свернуло в сторону. Белая одежда замелькала между толстыми, черными стволами старых лип — и вдруг совеем пропала в густой тени деревьев…

Наливайко побежал наперерез тенистой чащей и выскочил на широкую, светлую поляну. Привидение неслось прямо на него. На середине поляны, издав легкий крик, оно опять круто повернуло в сторону; ярким золотом блеснули в лунном свете взметнувшиеся от быстрого поворота желтые волосы.

— Марынка! — крикнул озадаченный неожиданностью Наливайко…

Это в самом деле была Марынка — босая, в одной рубашке. Она остановилась, испуганно озираясь по сторонам, потом вся вздрогнула и сделала слабое движение, как будто хотела бежать от него. Но силы, видимо, оставили ее, она не могла двинуться с места.

— То я, Марынка. Не бойся! — сказал Наливайко, приближаясь к ней.

Она узнала его и отшатнулась, жалко улыбнулась и с плачем упала к нему на руки…

— Чего ты голая, Марынка?..

Девушка плакала, ничего не отвечая. Она была вся холодная, озябшая, тело ее тряслось от лихорадки, зубы стучали.

— Бог с тобой, Марынка, ты совсем сумасшедшая!..

Он закутал ее в свою свитку и присел с ней на землю под деревом, держа ее на коленях, как ребенка. Марынка всхлипывала, жалобно, тоненьким голоском приговаривая:

— Ой, матынька-а!.. Ой, ридна моя-а!..

Потом она вдруг вся затряслась и обхватила его шею руками.

— Не пойду до Городища! — быстро зашептала она. — Там страшно! Не давай меня, не давай, не давай!..

— Та что ты, дурная? Та никому ж я не отдам тебя, Ма-рынка!..

Девушка судорожно прижалась к нему и опять залилась слезами. Подождав немного, Наливайко спросил:

— Где ты была, Марынка?..

— То ж ты звал… — плача, сказала Марынка. — Я и пошла…

— Когда звал?.. Бог знает, что ты говоришь, Марынка!..

— А как же не звал? Я ж слыхала!..

— Тебе, может, приснилось, Марынка?

Марынка большими глазами посмотрела на него.

— Может и так… — тихо сказала она, задумавшись, с остановившимися глазами. — Приснилось?.. — она потерла себе лоб рукой. — Разве ж я в Городище не была?..

Она уставилась на него испуганными глазами, точно ожидая, чтобы он объяснил ей то, что с ней в эту ночь случилось. Наливайко нахмурился.

— Ты у Бурбы была такая… голая?..

Марынка снова заплакала.

— Я ж не знаю! Не знаю!.. — рыдала она, ломая пальцы. — Что ж это, Боже мой милый?..

Все это, конечно, было дело Бурбы: и то, что Марынка голая очутилась у развалин, и то, что она почти совсем сошла с ума и не помнила, что с ней было. «А, нечистая сила! — думал Наливайко, со злобой сжимая кулаки. — Постой же, я с тобой расквитаюсь!..»

Марынка понемногу затихла; все реже вздрагивала ее грудь, уже уставшая от рыданий. Ею овладевала дремота. Она опустила на глаза веки с мокрыми от слез ресницами — и заснула, ровно, тихо дыша. Дрожь в теле унялась, со щек сошли пятна лихорадочного румянца, и лицо стало спокойно-бледным, как всегда…

— Пойдем до дому, Марынка, до неньки твоей! — сказал Наливайко, осторожно поднимаясь с нею с земли…

Марынка во сне сильнее прижалась к нему. Он быстро зашагал по лунной дороге к видневшимся вдали из-за холма серебристым верхушкам тополей Семибалки…

Недалеко от Черного става ему встретилась Одарка; она все еще ходила вокруг своей хаты и звала Марынку. Старуха с криком набросилась на Наливайко:

— Ты куда ж то увел Марынку, гайдамака проклятый! Чтоб тебе, анахвема, очи землей засыпало! Чтоб ты…

— Цыц, стара! — спокойно сказал Наливайко. — Марынка больная. Вон, посмотри! — он отвернул край свитки и показал, что девушка была в одной рубашке. — Чего пускаешь ее бегать так, не смотришь за дочкой?..

Одарка в изумлении ударила себя руками о бедра.

— От то ж наказание Божие мне с нею, та й годи!..

Наливайко внес девушку в хату и положил ее на постель. Марынка глубоко, сладко спала, и один уголок ее губ чуть заметно вздрагивал бледной, слабой улыбкой. Он так и оставил ее завернутой в его свитку.

— Пускай спит, не туркай ее, стара, — сказал он, уходя.

Одарка, выпроваживая его, сердито ворчала:

— Иди, иди! Добре, что самому не попало!..

Заперев за ним дверь, она вернулась к дочери и накрыла ее поверх свитки еще тканевым одеялом. Марынка вдруг зашевелилась и тихо спросила, не открывая глаз:

— То вы, мамо?..

— Я, дочка…

Девушка сдвинула брови и поморщила лоб, думая о чем-то. Потом снова спросила: