Клайв Баркер - Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд

Он стащил тело с ковра. Это потребовало титанического усилия, и после уличного холода в удушливой жаре комнаты он почувствовал себя дурно. Его руки начали нервно дрожать. Тело могло предать его, он это чувствовал. Тело было близко к обмороку, к потере сознания.

Не здесь. Не здесь, во имя Господа!

Может, лучше сейчас выйти, найти телефон? Это разумно. Позвонить в полицию… да… и Катрин… найти кого-нибудь в доме, пускай ему помогут. Но тогда придется оставить Жака тут, на полу, во власти зверя. Льюис неожиданно почувствовал странную потребность защитить этот труп. Он не хотел оставлять его одного. Он ощутил полную растерянность. Он не мог оставить Жака, но не мог и перенести его далеко, поэтому просто стоял посреди комнаты, ничего не предпринимая. Да, наверное, так лучше. Вообще ничего не делать. Он слишком устал, слишком ослабел Да, лучше вообще ничего не делать.

Он не сделал ни единого движения — старик, раздавленный своими чувствами, неспособный заглянуть в будущее или оглянуться на погребенное прошлое. Он не мог вспомнить. Не мог забыть.

Так он и ждал в полусонном ступоре конца мира.

Зверь вернулся домой шумно, как пьяный, и звук отворяемой входной двери вызвал у Льюиса замедленную реакцию. Он с усилием затолкал Жака обратно в шкаф и спрятался туда сам; изуродованная голова уткнулась ему в плечо.

В комнате раздался голос — женский голос. Может, это не зверь? Но нет, через щелку в шкафу Льюис уже видел зверя, а с ним — рыжеволосую женщину. Женщина неустанно болтала, несла вечные банальности ничтожного разума.

— Так у тебя есть еще, ах ты, прелесть, дорогой мой, это же чудесно. Погляди на это…

В руке у нее была горсть таблеток. Она глотала их, как конфеты, и радовалась, словно девочка под рождественской елкой.

— Где же ты раздобыл их? Ладно, ладно, не хочешь говорить, не надо.

Принадлежали они Филиппу, или же обезьяна украла вещества для своих целей? Неужели зверь накачивал наркотиками рыжеволосых проституток?

Болтовня девушки затихала по мере того, как таблетки успокаивали ее и переносили в иной, ее собственный мир. Льюис замер и смотрел, как она начала раздеваться.

— Здесь… так… жарко.

Обезьяна наблюдала за ней, стоя спиной к Льюису. Какое выражение было на выбритом лице зверя? Вожделение? Сомнение?

У девушки была прелестная грудь, хоть тело ее слишком худое. Юная кожа белая, соски — ярко-розовые. Она закинула руки за голову, и две совершенные полусферы слегка напряглись и расплющились. Зверь протянул огромную ладонь и нежно потрогал сосок, сжимая его в пальцах цвета сырого мяса. Девушка вздохнула.

— Мне… все снимать?

Обезьяна заворчала.

— Ты неразговорчив, верно?

Девушка стащила свою красную юбку. Теперь на ней остались только трусики. Она, вытянувшись, легла на кровать. Тело ее мерцало, она наслаждалась теплом комнаты, даже не потрудившись взглянуть на своего обожателя.

Под весом мертвого Сола Льюису вновь стало плохо. Ноги затекли, а правая рука, прижатая к стенке шкафа, практически ничего не чувствовала. Но он не осмеливался пошевелиться. Зверь способен на все, Льюис понимал это. Если обезьяна обнаружит непрошеного гостя, что будет с ними — с Льюисом, с девушкой?

Теперь все части его тела либо онемели, либо гудели от боли. Труп Сола, повисший у него на плече, с каждым мигом казался все тяжелее. Позвоночник болел от напряжения, шею и затылок будто протыкали раскаленными иголками. Эта мука становилась невыносимой, и Льюис боялся умереть в этом странном укрытии, пока зверь занимается любовью.

Девушка вздохнула, и Льюис вновь посмотрел на кровать. Зверь просунул руку ей между ног, и девушка вздрогнула от его проникновения.

— Да, о да, — повторяла она, пока любовник стягивал с нее трусики.

Это было уже слишком Голова у Льюиса кружилась. Это и есть смерть? Огни в голове, шум в ушах?

Он закрыл глаза, теряя любовников из виду, но шум продолжался. Казалось, он вечно будет длиться, проникая ему в мозг. Вздохи, смешки, вскрикивания.

Наконец, полная тьма.

Льюис очнулся на этой невидимой дыбе; его истерзанное тело словно потеряло форму из-за ограниченного пространства шкафа Он открыл глаза. Дверь укрытия была распахнута, и обезьяна таращилась на него. Ее рот кривился в ухмылке. Голое тело зверя оказалось почти полностью выбрито. Между ключицами посередине огромной грудной клетки сверкало маленькое золотое распятие. Льюис узнал его. Он купил распятие для Филиппа на Елисейских Полях как раз перед войной. А теперь распятие угнездилось в пучке красно-оранжевых волос. Зверь протянул руку, и Льюис инстинктивно ухватился за нее. Жесткая ладонь вытащила его из-под трупа Сола. Он не мог стоять прямо. Ноги подгибались, руки тряслись. Зверь поддерживал его. Борясь с головокружением, Льюис поглядел вниз, в шкаф. Там лежал Сола — лицом к стене, скорчившись, точно ребенок в утробе.

Зверь захлопнул дверь шкафа с трупом и помог Льюису сесть.

— Филипп?

Льюис с трудом осознал, что женщина еще здесь, в постели, только что проснулась после ночи любви.

— Филипп? Кто это?

Она шарила в поисках таблеток на столике рядом с кроватью. Зверь одним прыжком пересек комнату и выхватил их у нее из руки.

— О… Филипп… пожалуйста Ты что, хочешь, чтобы я пошла и с этим? Я пойду, если хочешь. Только верни мне таблетки. — Она указала на Льюиса — Обычно-то я не хожу со стариками.

Обезьяна заворчала на нее. Выражение на лице девушки изменилось, словно она впервые начала догадываться, кто это на самом деле. Но подобная мысль была слишком сложной для ее одурманенного разума, и она оставила ее.

— Пожалуйста, Филипп, — прошептала она.

Льюис глядел на обезьяну. Та взяла фотографию с каминной полки.

Темный ноготь нацелился на изображение Льюиса. Животное улыбнулось. Оно узнало Льюиса, хотя прошло сорок с лишним лет, вытянувших столько жизненных сил.

— Льюис, — сказал зверь. Он выговорил это слово довольно легко.

Старик не мог блевать, у него был пустой желудок и не осталось никаких чувств. Это конец века, и нужно приготовиться ко всему. Даже к тому, что его, как друг старого друга, приветствует выбритый зверь. Вот сейчас тварь скалится перед ним. Зверь не сделает ничего плохого, Льюис знал это. Возможно, Филипп рассказал обезьяне об их совместной жизни, приучил любить Катрин и самого Льюиса точно так же, как животное обожало Филиппа.

— Льюис, — вновь сказал зверь и показал на женщину (она сидела с раздвинутыми ногами), предлагая ее для развлечения.

Льюис покачал головой.

Туда-сюда, туда-сюда, отчасти — выдумка, отчасти — правда.

Вот до чего дошло: голая обезьяна предлагает ему человеческую женщину.

Это была последняя, помоги нам боже, последняя глава той истории, которую начал дедушкин брат. От любви к убийству, потом обратно к любви. Любовь обезьяны к человеку. Он выдумал ее, увлекшись вымышленными героями, рациональными и рассудочными. Он заставил Филиппа воплотить эту выдумку их прошедшей молодости. Именно его и нужно обвинять в убийстве. Конечно, не этого несчастного зверя, затерявшегося между джунглями и модными магазинами; не Филиппа, жаждущего вечной молодости; не холодную Катрин, которая после сегодняшней ночи останется абсолютно одна. Только он. Его преступление, его вина, его наказание.