Джеймс Герберт - Возвращение призраков

— Увы, к несчастью, это правда. — Фелан встретил ее взгляд.

Она неистово замотала головой:

— Мой отец не стал бы…

Ее прервал смех. Похоже, Бердсмора позабавили эти рассуждения.

— Ваш отец участвовал в этом, — сказал он. — Неужели вы так и не поняли? Ему завещали поддерживать традицию.

— Вы лжете! — Глаза Грейс сверкнули на покрытом пылью липе. — Он бы никогда не стал продолжать такую мерзость, даже если это правда. Ради бога, он же священнослужитель!

— Не ради Бога, а ради него самого. Кто может быть ближе к душам мирян? Многие Локвуды были одновременно священниками и господами, хозяевами и пастырями. Почему вы не спросите его самого?

Предложение было сделано с такой самоуверенностью, что Грейс перевела взгляд с Бердсмора на отца, а потом почему-то на Фелана.

Ирландец кивнул:

— Боюсь, это так, мисс Локвуд. Болезнь, которая в конце концов сокрушила вашего отца, не более чем физическое проявление болезни души. Дурная наследственность, если хотите, — нечто такое, с чем он боролся всю свою жизнь. И боюсь, сражение в конечном итоге было проиграно. — Он прислонился к креслу, резкие черты его лица смягчились в свете свечей. — Дэвид говорил мне о состоянии вашего отца, но когда я заглянул к вам, преподобный Локвуд более или менее пришел в себя. Мы побеседовали, и мне удалось уговорить его пойти вместе в Локвуд-Холл. Видите ли, он был полон раскаяния и хотел каким-то образом исправить свою жизнь. О, не он один виноват, тут были вовлечены и другие — местные жители, которые, думается’ мне, в настоящий момент столкнулись с собственными демонами. Но главная вина на нем. Ведь он же Локвуд, понимаете?

Грейс сжала руки отца в тщетной надежде привести его в чувство.

— Это неправда! — кричала она. — Этого не может быть!

— Он приводил тебя сюда, когда ты была маленькой. — Эш снова двинулся, изобразив это так, будто хочет приблизиться к Грейс, а не к Бердсмору.

Она резко повернулась к нему:

— Я знаю, Дэвид. Я же и рассказала тебе об этом.

— Нет. Я хочу сказать, он приводил тебя сюда, на это самое место. Вот откуда ты знаешь о нем, разве не понятно? Ведь это ты привела меня сюда, Грейс.

— Неужели и ты тоже, Дэвид? Пожалуйста, скажи, что не веришь во всю эту нелепицу!

— Я видел это в твоем сознании. Я прорвался через тот барьер в твоем подсознании, который ты сама воздвигла. Ты никогда не хотела знать правду, разве ты не понимаешь? Это слишком больно.

Ее взгляд говорил о том, что она не верит ему.

— О чем ты говоришь? — Грейс замотала головой.

— Он приводил тебя сюда в детстве, и они использовали тебя. — Эш поколебался. Как сказать ей? — Те церемонии…

На помощь пришел Фелан:

— Вы участвовали в тех извращенных ритуалах. Вы! Вместе с другими детьми. Но вам больше повезло: они брали жизни других.

Грейс продолжала мотать головой; бессознательно она поднесла руки к лицу и заткнула уши.

А Фелан продолжал:

— Ваша мать узнала правду перед самой смертью. Ваш отец признался, хотя я уверен, что она и так подозревала все эти годы. Как не заподозрить? Вот почему в детстве она отправляла вас подальше от Слита — чтобы оградить от этого места и его порочности. Ваш отец рассказал мне, что это была его идея отослать вас, так что, может быть, в нем еще оставалось что-то хорошее.

Слезы оставили следы на щеках Грейс.

— Ваша мать подозревала, но никогда не знала наверняка размаха происходившего в этом тайном зале. А когда наконец ваш отец рассказал ей — из чувства вины, от угрызений совести, возможно в поисках ее помощи, — то ее сердце не выдержало.

Грейс стала подниматься, но ее лицо было обращено к отцу, и Эш не мог видеть его выражения. Она начала понимать? Что было в ее глазах — презрение? Отвращение?

— Ты заставила себя забыть, — нежно проговорил он, отчаянно желая подойти к ней и утешить, но помня о направленной на него двустволке. — Ради сохранения рассудка твой мозг заблокировал все это — здешние ритуалы, непристойности, безумия, — поскольку ты не хотела верить, что участвовала в этом. А еще потому, что ты любила своего отца и твое сознание не могло признать его порочность.

Грейс резко повернулась к Эшу, в ее глазах не было ни понимания, ни отвращения, а только гнев.

Прежде чем она успела что-либо сказать, вмешался Фелан, потому что существовала еще одна правда, которую эта девушка имела право знать; эта правда могла даже в некоторой степени уменьшить ненависть, которую, несомненно, Грейс начнет испытывать к отцу, когда признает — а в конечном итоге она должна признать — эти ужасные разоблачения.

— В то время, — сказал, он, — кое-кто хотел убить и вас, но отец убедил вместо вашей взять чужую жизнь.

Замешательство подавило ярость.

— Они хотели убить меня? — медленно проговорила Грейс.

— Это я хотел убить вас. — Бердсмор неторопливо приблизился к остальным. — Боюсь, вы оказались слабым звеном в цепи. Даже в том нежном возрасте, в котором вы пребывали, когда я впервые увидел вас, я смог определить, что вы не были настоящей Локвуд. В отличие от вашего отца, в отличие от меня. И вы были не первой паршивой овцой в нашем роду, в прошлом были и другие, кто не поддерживал идею Локвудов, и с ними тоже пришлось разделаться.

— Она была всего лишь ребенком, — проговорил Фелан, живо заинтересованный. — Как…

— Как я узнал? — проговорил Бердсмор презрительно, хотя продолжал улыбаться. — Некоторые чувствуют такие вещи.

Эш смотрел на высокого человека, обдумывая сказанные им слова.

— Вы? — До него наконец дошло. — Вы — Локвуд?

— Присмотритесь получше, Дэвид, — сказал Фелан — Разве не видно сходства? Глаза, скос лба. Разве он не напоминает самого Эдмунда Локвуда? Одному Богу известно, какие случайности рождения привели его в этот мир.

— Не случайности, друг мой. — Всякие следы насмешки улетучились из голоса Бердсмора. — Неужели вы удивились бы, если бы узнали, что половая активность мужской части нашего семейства — не считая определенных склонностей — не ограничивалась пределами собственной спальни? А вы не задумались, почему такого человека, как я, — богатого и ценящего то, что остальное общество может считать излишествами, — привлекло это убогое местечко, Слит?

— Я с удовольствием вас послушаю, — сухо проговорил Фелан.

— Несомненно. Впрочем, мне представляется, что вся эта бессмысленная болтовня имеет для вас одну цель — выиграть время. Зачем оно вам — этого я не могу представить. Возможно, вы ожидаете, что меня вдруг одолеют угрызения совести — нечто вроде того, что постигло моего отдаленного родственника, падшего священнослужителя, — и я брошу ружье и попрошу у всех вас прощения. Или надеетесь, что мое внимание ослабнет, и я предоставлю этому придурку, — он указал на Эша, — возможность напасть на меня. Может быть, мне покалечить его? — Он прицелился Эшу в ногу. — М-м-м? И у нас всех будет возможность побеседовать, не беспокоясь, что какой-нибудь герой прервет наш разговор.