Густав Майринк - Экспонат

Двое приятелей, сдвинув головы, сидели у углового окна в кафе Радецкого.

— Все в порядке. Сегодня, во второй половине дня, он уехал в Берлин — вместе со своим слугой. В доме — никого; я только что оттуда, проверил все сам.

— Значит, уловка с телеграммой удалась?!

— В этом я нисколько не сомневался: имя Фабио Марини действует на перса как магнит.

— И тем не менее странно: ведь он прожил с ним вместе не один год — до самой смерти итальянца, ну что он может узнать еще нового в Берлине?

— Не скажи! Несомненно, профессор Марини еще многое держал от него в секрете; это он сам как-то случайно обронил в разговоре — года полтора назад, когда наш добрый Аксель был еще среди нас.

— Так. значит, во всех этих слухах о таинственном методе препарирования, разработанном Фабио Марини, действительно есть что-то реальное? Ты в самом деле в это веришь, Синклер?

— О какой «вере» может быть речь, когда я своими собственными глазами видел во Флоренции один из препарированных Марини детских трупиков. Любой бы присягнул, что ребенок просто спит: ни малейшего намека на окоченение, ни морщинок, ни складок — мало того, на его лице был здоровый розовый румянец.

— Гм. Ты думаешь, этот перс мог убить Акселя и…

— Этого я не знаю, Отакар, но все, что касается судьбы Акселя, мы должны выяснить до конца — это долг нашей совести. А если то был яд, если его отравили и он теперь спит каким-нибудь летаргическим сном?! Боже, как я тогда уговаривал врачей анатомического института, как умолял их сделать еще одну — только одну! — попытку реанимации!.. Ну что вы, собственно, хотите, звучало в ответ, этот человек мертв, никаких сомнений, и дальнейшее медицинское вмешательство невозможно без особого разрешения доктора Дараша-Кога. И они предъявили мне контракт, в котором черным по белому значилось, что тело Акселя после его смерти поступает в полное распоряжение подателя сего документа, за что вышеупомянутому Акселю выплачивается сумма в 500 флоринов и прилагается расписка в получении.

— Нет, какая мерзость — и подобные сделки в наш век имеют силу закона! Стоит мне только подумать об этом — и меня охватывает неописуемая ярость. Бедный Аксель! Если бы он знал, что этот контракт попадает в руки перса, его заклятого врага! Он всегда думал, что анатомический институт сам…

— И адвокат ничего не может сделать?

— Все напрасно. Не помогло даже свидетельство старой молочницы, которая видела, как однажды утром Дараш-Ког в своем саду проклинал Акселя до тех пор, пока у него в пароксизме не выступила пена на губах… Конечно, если бы Дараш-Ког не был medicinae doctor, европейским светилом… Да что тут говорить — ты идешь или нет? Решай, Отакар!

— Конечно, я хочу пойти — но подумай, если нас застигнут как взломщиков! В научных кругах у перса безукоризненная репутация! Одна только ссылка на какие-то подозрения, видит Бог, вряд ли сможет послужить оправданием. Не обижайся, но ведь не исключено, что голос Акселя тебе просто послышался. Синклер, пожалуйста, не нервничай — расскажи лучше еще раз, как это все произошло. Может, ты был тогда слишком возбужден?

— Абсолютно! Я бродил по Градчанам, любовался капеллой Св. Вацлава и Собором Св. Вита. Эта фантастическая готика с ее скульптурами, словно отлитыми из запекшейся крови! Сколько бы я ни смотрел на нее, она не перестает волновать мою душу. А «Башня голода» и переулок Алхимиков!

Потом, спускаясь по Старой замковой лестнице, я невольно остановился, так как маленькая дверь в стене, ведущая к дому Дараша-Кога, была открыта. И в то же мгновение я услышал совершенно отчетливо — из его окна, в этом нет никаких сомнений — голос; я могу чем угодно поклясться: это был голос Акселя. Он кричал: «Раз — два — три — четыре!..»

О Боже, мне бы тогда сразу ворваться в дом! Но прежде чем я успел опомниться, слуга-турок захлопнул дверь. Повторяю, мы должны осмотреть дом! Мы должны! А что, если Аксель действительно еще жив?! Уверяю тебя, с нами ничего не случится. Ну скажи, кто ходит по ночам по Старой замковой лестнице?! И потом, ты глазам своим не поверишь, как я ловко теперь справляюсь с защелками замков.

Обсуждая план, приятели до темноты проходили по улицам. Затем перелезли через стену и оказались перед старинным домом, принадлежавшим персу.

Одинокое строение — других на склоне Фюрстенбергского парка не было — подобно мертвому стражу жалось к боковой стене поросшей травой замковой лестницы.

— В этом парке и в этих вязах есть что-то жуткое, — прошептал Отакар Донал, — ты только посмотри, как зловеще вырисовывается хищный профиль Градчан на фоне неба. И эти освещенные бойницы Г рада! Поистине, странные ветры веют здесь, на Малой Стране! Как будто все живое, страшась затаившейся смерти, ушло глубоко в землю. У тебя никогда не возникало чувства, что в один прекрасный день этот призрачный образ вдруг растворится как видение, fata morgana, что вся спящая, съежившаяся здесь жизнь пробудится каким-то апокалиптическим зверем для чего-то нового и ужасного?! Смотри, там, внизу, белые дорожки из гальки — как вены…

— Ладно, пойдем, — торопил Синклер, — у меня и так колени подгибаются; сюда — возьми у меня план дома…

Дверь легко открылась, и оба оказались на кирпичной лестнице; смотревшее в круглые окна темное звездное небо едва-едва освещало ступени.

— Не зажигай, свет могут заметить снизу — из садового домика. Слышишь, Отакар! Держись за меня…

— Осторожней, здесь сломана ступенька… Дверь в коридор открыта… сюда, сюда — левее.

Они стояли в какой-то комнате.

— Только не шуми так!

— Это не я: двери сами захлопываются.

— Придется включить свет. Боюсь что-нибудь опрокинуть, кругом столько стульев.

В это мгновение на стене сверкнула синяя искра и послышался чей-то вздох. Или это был не вздох?

Тихий скрежет, как будто кто-то скрипел зубами, проникал, казалось, из-под пола, из всех щелей и стыков комнаты.

На секунду снова мертвая тишина. Потом, медленно и громко, хриплый голос начал считать: «Раз — два — три…»

Отакар Донал вскрикнул и, как безумный, стал чиркать спичками, которые ломались, так как его руки ходили ходуном. Наконец — свет. Свет! Приятели смотрели друг другу в белые, как мел, лица: «Аксель!»

— …че-е-етыре — пять — шеесссть — се-е-емь…

— Зажгли свечу! Быстро, быстро!

— …восемь — девять — де-е-есять — одиннадцать…

В стене было углубление, что-то вроде ниши, в его потолке торчал медный прут, на котором висела белокурая человеческая голова. Прут проникал в самую середину теменного бугра…

Шея была замотана шелковым платком, из-под него виднелись два красноватых легких с трахеями и бронхами. Внутри ритмично пульсировало сердце, обмотанное золотой проволокой проводов, тянувшихся по полу к небольшому электрическому аппарату. По туго наполненным артериям кровь из двух тонкошеих сосудов поступала вверх.