Эрика Свайлер - Книга домыслов

– Да.

Алиса меня обняла, тепло и с любовью. Я заметил, что она до сих пор в пижамных штанах.

– А ты-то в порядке?

Она глубоко вдохнула и задержала дыхание. В средней школе девочки, помнится, соревновались, кто дольше всех сможет не дышать. Алиса однажды не дышала, пока не упала в обморок. На этот раз она выпалила все разом, на одном дыхании.

– Тебе надо поехать со мной. Твой дом вот-вот обрушится. Тебе надо вытащить оттуда все, что сможешь, прямо сейчас.

Алиса продолжала, но я уже не мог расслышать, что она говорит, потому что Энола выкрикивала:

– Блин! Блин! Блин!

– Совсем дело плохо? – спросил я.

– Совсем. Дороги затоплены. Отец попросил меня до вас добраться. Он все звонил и звонил, но я не брала трубку, а потом подумала, что это может быть мама.

Алиса провела рукой по волосам, выжимая из них влагу.

– Мне очень жаль. Послушай! Я приехала на грузовичке. Если вы поедете за мной, то я смогу на буксире перетаскивать вашу машину через непроходимые места. В кузов можно сложить все, что захочешь забрать из своего дома.

Уровень воды был выше лодыжки. Мы залезли в мой автомобиль и медленно двинулись по залитой водой дороге. Алиса ехала впереди в грузовичке Фрэнка. Она, должно быть, заезжала за машиной к отцу и, следовательно, видела, что стало с моим домом. Она свернула на дорогу, ведущую к центру острова. Пожалуй, сейчас порт отрезан.

Энола продолжала тихо ругаться себе под нос.

– Хорошо, что хоть вещи удастся спасти, – заметил Дойл.

Следуя за грузовичком, мы выехали на Мидл-Кантри-роуд. По обе стороны дороги на обочинах стояли автомобили. Настоящий призрачный город машин. Потом Алиса поехала на север, сворачивая на объездные дороги, когда путь преграждали поваленные стволы деревьев. Когда мы достигли Тилл-роуд, Энола расплакалась.

Алиса свернула на подъездную дорожку, ведущую к дому ее родителей. Я поставил свою машину рядом. Я приказал себе не смотреть на свой дом до тех пор, пока не вылезу из автомобиля и не смогу взглянуть беде в глаза.

Дом нависал над обрывом – скособоченный, словно надетая набекрень ирландцем кепка. А мы стояли рядом с домом, четыре крошечные фигурки, скорее похожие на бумажных кукол, чем на живых людей. Двое стояли, крепко обнявшись. Крошечные искры танцевали между их телами. Дети у ворот нашей истории.

– Складываем все, что сможем вытащить, в грузовик и едем ко мне, – предложила Алиса. – Можете у меня пока пожить.

– Спасибо, – сказал я. – Это ненадолго.

– Там разберемся, – сжав мне руку, сказала она. – Мне надо поговорить с мамой.

Алиса направилась к дому, в котором выросла. Минуту я сомневался в том, кому из нас больше досталось, а потом понял: Алисе.

Энола велела Дойлу ждать у машины.

– На раскопки допускаются только Ватсоны.

Хотя в голосе Дойла звучала его всегдашняя разухабистость, видно было, что на самом деле он хотел сказать: «Береги себя».

Дверь слетела с петель, а дырка в полу гостиной превратилась в настоящую яму. Широкая трещина рассекала стену между кухней и гостиной. Я вспомнил, как мама схватилась за этот угол, когда она, заливаясь смехом, бежала по коридору. Мы свернули за угол, прижимаясь к мебели, к креслу (я помнил, как хихикающая Энола пряталась за ним), к моему столу – ко всему тяжелому. Энола заметила, что я хромаю, и предложила опереться на нее.

– Возьми ту фотографию, – указав пальцем, сказала сестра. – На ней я и мама.

– Вас снимал Фрэнк.

– Успокойся! – Сорвав фотографию со стены, моя взрослая сестра передала свою детскую копию мне. – Зачем это тебе?

– А тебе?

Энола отрицательно помотала головой.

– Ты знаешь, что я не просила тебя здесь оставаться. Теперь дома не стало. Мне кажется, ты должен обо всем забыть. Живи счастливо. Договорились?

Резкий, пронзительный скрип донесся из дальнего конца коридора. Мы напряглись. Пальцы сестры вцепились мне в плечо. Звук все усиливался, пока не превратился в оглушительный треск. Я заткнул уши руками. Губы сестры произносили ругательства. С потолка на нас посыпалась штукатурка.

– Бежим! – завопил я.

Пол под нами заходил ходуном. Я пригнул голову. Меня швырнуло спиной на переднюю стену дома. Я ударился о стол. Засасывающий спазм, опустошительный и разрушительный. Страшный звук разрушения. Стул опрокинулся. Стекло разлетелось вдребезги. На меня полетели бумаги и книги. Из-под пола вырвался поток воздуха.

Звук стих, и пол перестал дрожать. В ушах звенело. В комнате висело облако пыли. Энола забилась в угол возле дивана, засыпанная бумагами. Она дрожала.

– Блин! Вы не ранены? Все целы?

Дойл стоял в дверном проеме, нервно тараторя. Дневной свет пробивался из коридора сквозь пелену пыли. Повсюду валялись куски штукатурки. Подхватив меня и Энолу своими покрытыми щупальцами руками, он выволок нас на то, что осталось от нашей лужайки перед домом. Высокая трава хлестала по ногам. Его рука била слабыми электрическими разрядами.

Мы уселись на капот моей машины. Масштаб разрушений поражал. Часть дома полностью обвалилась. Мебель из спальни моих родителей теперь валялась внизу вместе с остатками стен и камнями фундамента. Кровать отлетела дальше всего остального. Матрас был наполовину завален прибрежными водорослями. Изголовье кровати поцеловалось с остатками защитной дамбы. Обувь отца плавала в воде. Я давно собирался выбросить ее, но все не хватало духу.

Мечехвосты до сих пор копошились на берегу, а им следовало бы убраться отсюда после того, как мы сожгли журнал и вещи из амбара Фрэнка. Или их должен был смыть шторм с такой же легкостью, с какой он разрушил мой дом. Предчувствие, что я что-то упустил из виду, только усилилось. Повсюду, словно снежинки, летали листы бумаги: прошлое моей семьи гонял по берегу ветер. Почему мечехвосты остались? Разве сожжения недостаточно?

– Это, кажется, пишущая машинка мамы? – сказала Энола.

Искореженная машинка лежала у ствола виргинской сосны вместе с тем, что могло быть руководством по эксплуатации. Часть печной трубы упала вниз. Там же оказались и инструменты отца, они глубоко вошли в песок. Все пропало.

Энола вытащила из кармана карты. В свете дня я увидел, что они коричневые, замусоленные, а края обтрепаны до невозможности. Мусор, а не карты. Картон насквозь пропитан жиром рук моей сестры, матери, других людей. От карт пахло пылью, бумагой и женщинами. Энола положила их рядом с собой на капот. Дойл вскочил на ноги и принялся нервно прохаживаться туда-сюда.

– Спрячь их, Маленькая Птичка.

– Нет. – Мне же она сказала: – Разложи.

– Чудно! – воскликнул Дойл. – Пожалуй, я пройдусь. Мне надо прогуляться.

Взмахнув рукой, он зашагал по нашей улице.

Я прикоснулся к маминым картам, стараясь ощутить ее присутствие в них, но не почувствовал ничего, за исключением мягкости картона. Карты износились так, что спасти их было уже невозможно. Я сжал в пальцах бо́льшую часть колоды. Мысль имеет корни. Но это невозможно. Это не могут быть те же самые карты.