Пит Рушо - Время Ф

— Я поражена вашей эрудицией.

— Не заговаривай мне зубы. Кто она?

— Борщиха? Говорят, в ранней юности втайне родила ребенка. Ребеночка задушила подушками и закопала в подполе своего дома. Еще говорят, что Борщихины петухи зимой, в феврале месяце, несут необыкновенно крупные яйца. Эти яйца хранятся до весны, и на Пасху она красит их дегтем. Разумеется, говорят, что она колдунья… Что в бане вместе с другими бабами никогда не моется, потому что у нее хвост. Что во дворе, где-то в омшанике, у нее спрятан крупный черный боров, с которым она и живет как с мужем. Еще говорят, что году эдак в восемьдесят шестом, пытались завести против нее какое-то дело: винокурение, спекуляция водкой, осквернение могил и кража церковной утвари, но следователь скоропостижно скончался, а участковый милиционер упал на мотоцикле в кювет, остался жив, но так и не поправился. Но теперь-то и его уже нет на белом свете.

— Кошка черная у нее имеется?

— Не черная. Но кто-то должен мышей ловить.

«Как такое может быть? — думал Блюм. Воскресшая фея Карабосс, вся эта ерунда. Лестница, на которой исчезают люди. Ганя. Ганя… Её отец — шарлатан. Ганя. И кто я сам?»

Вот так они и ехали. На перекладных. В какие-то жуткие места. Вроде бы не так чтобы очень далеко от Москвы… Люди живут не совсем, конечно, в ярангах…

Попутная машина ехала не в том направлении, куда им нужно было, а туда, куда можно. Потому что колея в снегу и просто так не повернешь. Неторопливые поселяне у дороги в одежде юнисекс: мужики и бабы в телогрейках и валенках. Валенки без галош, по причине белизны снега и отсутствия слякоти.

Всё дальше и дальше. На тракторе «Беларусь» с немыслимым гламурным молодым трактористом, кажется эстонцем, вежливым, как межгалактический эмиссар. Приехали совсем невесть куда: торная дорога закончилась. Даже по полю не проедешь. Буераки, кусты и канавы. Ни домов, ничего. Среди мелких берез остатки штакетника, на заборе кусок жести с надписью масляной краской: ул. Гоголя, 13. Всё. Трактор, прощай. Дыр-дыр-дыр. Потом еще километра три пешком. Очень холодно. Поле, снег, вечер. Ветер. Поземка. Старые скирды соломы, уже проросшие лебедой. Тропинка, заметаемая снегом: через ивняк и заросли ольхи. Кабаньи следы. Замерзшие опенки на стволе дерева. Стук сердца в ушах. Тишина.

— Знаешь, — сказал Блюм, — я тут как-то проходил по рынку… Стоит восточный мужик, продает фейхоа. Хотел купить…Думал, вот, вспомню вкус, тыры-пыры… Не смог. Постоял, посмотрел и ушел.

— Почему?

— Это святотатство. Без тебя это святотатство.

— Спасибо.

— Ганя…

— А вот и огоньки! Видишь?

— Еще километра полтора…

— Главное, не потерять направление.

— Нормальные герои

— Всегда наоборот

— Нормальные герои

— Всегда идут в об-ход.

«Какого, спрашивается, лешего, я сюда приперся?» — думал Блюм, когда они с Ганей подходили к Борщихиной избе. «Ради чего? Чтобы разведать, что произошло с моим дядькой, или чтобы побыть с Ганей? Или вывести Ганю на чистую воду и избавиться от мыслей о ней?» — они шли почти по колено в снегу.

— Деточки! — дверь крыльца открылась. Борщиха была стара, но не безобразна.

— Деточки, проходите живей! — она внимательно и беззлобно посмотрела на Блюма, — проходите.

При слове «деточки» Блюм попытался представить юную Борщиху в подполе с лопатой в руке, но как-то не сложилось.

— В избу, быстро. Ну, здрассьте, здрассьте. Давайте…

В доме было тепло.

— Митя, — сказала Борщиха, — помоги Гане снять обувь. Раздевайтесь. Давайте, давайте. Мокрые все. Сушить надо.

Действительно, джинсы у Мити были мокрые. Борщиха достала две пары ватных штанов, старые валенки. Ганя отвернулась, очень быстро разделась, стянула колготки. Блюм взглянул на ее замерзшие ноги и не почувствовал ничего кроме нежности. Нежности и жалости. Ах, бедное митино сердце. На самом деле Митя был счастлив, просто не знал этого.

Ганя надела ватные штаны, подпоясалась тесемкой и погрузила узкие голые ступни в валенки.

— Тебе идет.

— Merci, — она сделала книксен.

— Марш на печку! — скомандовала Борщиха, — живо!

На печке было откровенно жарко и хорошо. Бурые подсолнухи величиной с решето сушились на беленых кирпичах. Какой-то нужный хозяйственный хлам, клещи, молоток, коричневая от жары газета «Сельская жизнь», цветочные семена в коробке из-под «коровок», старая пилотка на гвозде. Темные доски потолка, исполинская балка, шорканье мыши, огромные ганины черные глаза в полумраке.

— Что в столицах? — осведомилась Борщиха, собирая на стол.

— Подмораживает.

— Вишневое или клубничное?

— Вишневое! — одновременно ответили они.

— Сговорились?

— Да.

— Слезайте, заговорщики. Ужинать будем.

— Хороша закуска-капустка, — смеялась Борщиха, раскладывая размятую картошку с тушенкой по тарелкам, — на стол поставить не стыдно, и съедят — не обидно. Прошу без церемоний, Дмитрий, передайте Гане хлеб.

— Мне так кажется, — сказала хозяйка, отхлебывая чай из блюдечка, — что вы, деточки, приехали ко мне, грешной, чтобы узнать… где эти щипцы для сахара? А! Спасибо, Ганечка. Да, узнать: отчего, черт подери, наша старая карга Мария Аполлинарьевна, царствие бы ей небесное и осиновый кол, так сказать, восстала из гроба? Так?

— Так.

Она достала из кармана фартука очки, и нацепила их на нос. Причмокнула железным зубом, потом внимательно посмотрела поверх очков на Митю, потом на Ганю.

— Хорошо, — сказала она, — а-а-а-твечаю: сие есть научный феномен. А феномен, это как раз такая штука, которую не может объяснить никакая наука. Но это ничего не доказывает, — она через очки строго посмотрела на Ганю, — поняла? Вы за правдой ехали, правду слышите. Ганя, то, что Фея Карабосс снова в строю — это вообще к делу не относится.

— Нельзя ли попроще. Вас не смущает, что мертвая старуха через девять дней после кончины…

— Дорогой Митя. Меня это не смущает. Меня это не смущает. Меня радует то, что фея Карабосс смогла помереть хотя бы на девять дней. Вот, Ганя. Понимаешь?

— Ганя может быть и понимает, а я — нет.

— А ты, Митька, ничего не знаешь? Ну ты даешь!

— Ничего почти не знаю… Знаю только про расстрел мичмана. Бах — и всё.

— Аааа, подумаешь, велика беда — мичмана расстреляли. У нас в Бразилии этих донов Педров… Никто бы и не вспомнил. Знать про мичмана, это все равно, что… Ааа. Это такая длинная история.

— Это секрет что ли?

— Да какой там секрет. Секреты только у девушек бывают.

— У девушек еще сюрпризы бывают, — сказала Ганя и толкнула Блюма под столом ногой.

Борщиха на минуту задумалась.

— Вот что, — сказала она, — всю эту ерунду так быстро не расскажешь, правда?

— Ага, — согласилась Ганя.

— И я должна буду, подобно древним скальдам, бардам, мейстерзингерам, трубадурам…