Чарльз Линдли - Книга привидений лорда Галифакса, записанная со слов очевидцев

– Идем отсюда, – сказал Пауэр.

– Нет, нет, – ответил я нетвердым голосом. – Они не причинят нам вреда. Они уже совсем мертвые. Давай осмотрим могилу.

– Ни за что, пока эти двое ее охраняют, – запротестовал Пауэр.

Я метнул свою палку в мертвых стражей, и скелеты рассыпались в прах. Мы пролезли в дыру, держа перед собой факелы, освещавшие нам путь. В открытой могиле лежали останки двух тел. Наверху был такой же рассыпающийся скелет, что и два предыдущих, а внизу, хотя и на последней стадии распада, виднелось тело, еще сохранявшее сходство с человеком. Сделав над собой усилие, я дотронулся палкой до верхнего скелета, и он рассыпался, как и те.

Нагнувшись вперед, мы опустили факелы в могилу. С первого взгляда мы узнали лицо человека, явившегося нам у водопада сегодня ночью. Я не думаю, что это нас удивило, и, когда чувство ужаса отступило, нас одновременно озарила одна и та же мысль: «Сумеем ли мы найти ключ к разгадке этой тайны?».

– Мы можем попытаться, – сказал Пауэр. – Смотри, рядом с киркой и лопатой валяется старое пальто. Давай начнем с него.

Пальто буквально распадалось под руками, но некогда оно было сшито из хорошей материи и предназначалось не для походных условий. С изнанки воротника можно было прочесть имя портного, бывшего одним из самых известных в Сиднее. Мы переглянулись.

– Шуйлен приехал из Лондона и открыл свой магазин около семи лет назад. Так что пальто, должно быть, пролежало здесь все это время.

– Наверняка, – ответил я, проверяя карманы, – Здесь есть еще кое-что. – Я достал небольшую жестяную коробочку и передал ее Пауэру.

– На ней какая-то надпись, – сказал он. – Но факелы мерцают, и я не могу ее разобрать, давай зажжем фонарь.

Я поднес фонарь к коробочке, и Пауэр прочел надпись:

Джордж Вудфолл

Поттс-Пойнт, Сидней

– Джордж Вудфолл! – воскликнул Пауэр, – Значит, его все-таки убили.

С большим трудом я открыл крышку и достал из коробочки небольшой лист бумаги, сложенный в четыре раза.

– Прочтем сейчас? – спросил я. – Или когда выберемся отсюда?

– Сейчас, – с нетерпением ответил Пауэр. Ом уже начал разворачивать бумагу и, едва взглянув на нее, издал удивленный возглас. Да это же исповедь, – сказал он и стал читать дальше, – Да, – вскоре повторил он. – Это исповедь Джорджа Вудфолла, который так долго жил среди нас, окруженный любовью и уважением. Здесь он сам пишет о своих грехах и страданиях.

Мы стали читать вместе в неровном свете факелов.

Письмо не было длинным и особенно подробным, но, тем не менее, в нем говорилось о преступлении и долгих мучительных размышлениях, мучивших несчастного преступника. Вот оно:

«Вот моя запоздалая исповедь. Я должен написать о своем преступлении, чтобы не сойти с ума. Я совершил его двадцать лет назад, двадцатого сентября, которое уже близко. Их было трое, и я убил всех троих. Из-за золота. Мы познакомились на приисках и шли в Сидней с золотым песком и самородками. Мы заработали немало, достаточно, чтобы каждому из нас встать на ноги, а для одного целое состояние. Это-то и стало для меня искушением. Я даже не знал их имен, поскольку у каждого из них была кличка. Все они были негодяями и низкими людьми, тогда как меня они звали джентльменом! Это золото было для меня возможностью восстановить свое положение, и я его забрал. Я убил их всех в пещере, которую мы случайно обнаружили днем ранее. Это было ужасное дело и страшное предательство. Какими бы ни были их преступления, ко мне они всегда относились довольно хорошо, позволили присоединиться к их компании, когда я впервые приехал на прииски, и во всем поступали со мной по справедливости. Они спали, когда я забрал их золото, а заодно и жизни. По крайней мере, двое из них; третий проснулся, когда я уже занес над ним нож. Он молча бросился на меня. Я схватил его за горло и начал душить. Я был уверен, что с ним все кончено, прежде чем разжал руки, чтобы подобрать нож, который выронил во время борьбы. Затем я нагнулся над ним, чтобы еще раз убедиться, что он мертв, но он пришел в себя и даже сумел сесть. Его лицо посинело, глаза вылезли из глазниц, язык вывалился наружу. Он не мог говорить и лишь сложил руки, умоляя о пощаде. Я кинулся к нему и вонзил в сердце нож. С последним дыханием из его груди вырвался крик, прокатившийся под сводами пещеры многократным эхом. Он до сих пор звенит у меня в ушах и не смолкнет до моего смертного часа.

Я начал рыть могилу, но это оказалось трудным делом, и в конце концов я бросил это занятие, решив, что вряд ли кто-нибудь обнаружит эту пещеру в таком уединенном и труднодоступном месте. А если и обнаружит, то уж никак не заподозрит в этом преступлении меня. Я положил тела в неглубокую яму и бросил сверху несколько камней. Так я оставил их и пришел в Сидней со своим кровавым золотом. Там меня никто не знал, и первое время я держался в тени, говоря, что недавно приехал из Англии, а сам искал подходящую возможность вложить свой небольшой капитал. Наконец такая возможность представилась. И я вложил все деньги в бенамберрский рудник. Вскоре я уже купался в богатстве и сделался известным человеком в городе. С того дня все, к чему бы я ни прикасался, превращалось в золото. Казалось, я никогда не ошибаюсь. Эта первая волна успеха так вскружила мне голову, что я почти не вспоминал о совершенном преступлении. К концу года меня затянул круговорот дел, и я почти убедил себя, что действительно забыл. И тут произошло нечто такое, отчего я понял: мне никогда не удастся забыть.

Было далеко за полночь, я сидел один в курительной своего дома на Поттс-Пойнт. Дом был полон шумных, веселых гостей, но все они один за другим отправились спать, и я сидел один у открытого окна, глядя на спокойный залив и особенно ни о чем не думая. Внезапно на меня накатила волна горького раскаяния, и я почувствовал, что готов отдать все свое богатство и далее жизнь, чтобы только смыть со своих рук кровь. Если бы тогда я поддался этому порыву, пошел бы в ближайший магистрат, признался в своем преступлении и понес наказание, я бы уберег себя от вечных мук. Но я противился, и порыв прошел. Это чувство, хотя и мимолетное, было очень глубоким, и я трясущимися руками налил себе бренди и, смешав с водой, выпил стакан залпом. Вскоре все мои сомнения улетучились, и я повернулся, чтобы закрыть окно. «Мертвые не говорят», – пробормотал я, закрывая щеколду. Но тут до меня снизу, с веранды, донеслись слова, сказанные очень тихо: «Время пришло, давайте начнем». Первая моя мысль была, что это грабители, я отскочил от окна и потянулся за револьвером. Наконец я подкрался к окну и выглянул наружу, мой палец был на курке, а нервы натянуты, словно струны. Яркий лунный свет заливал веранду и газон вплоть до гальки у края воды. Но нигде ничего не было видно, не было слышно даже шороха. «Они услышали меня и скрылись», – сказал я себе. С револьвером в руке я обошел сад и флигели, но, к своему огорчению, так никого и не обнаружил. Вернувшись в дом, я закрыл окно и погасил свет. Я потянулся, чтобы взять свечу, но тут же с криком отпрянул, потому что чье-то тяжелое тело со стуком упало у моих ног. Затем, прежде чем я успел опомниться или понять, что все это значит, вокруг поднялся жуткий крик. Пятясь, я опустился на стул и закрыл руками лицо. Но я никак не мог заглушить эти звуки, эхом отдававшиеся в моей голове, как в пещере в ту роковую ночь. Я знал, что вскоре должны проснуться мои домашние, и тогда я вынужден буду все объяснить. Итак, я сидел и ждал сам не знаю сколько, пока наконец не осознал, что только один мог слышать этот адский концерт. Стоило этой мысли прийти мне в голову, как звуки стихли, и вновь наступила тишина. Тогда, хотя я по-прежнему ничего не видел, до меня донесся голос того парня, с которым я так отчаянно боролся. «Джордж, ты становишься забывчивым, – произнес голос. – Мы здесь, чтобы напомнить тебе, что через неделю наступит двадцатое сентября». Эти слова были сказаны тихим ровным голосом. Я ничего не мог вымолвить в ответ, хотя и пытался. Тут голос продолжил: «Твое время еще не пришло, Джордж. Но прежде мы научим тебя помнить. В среду будет двадцатое число, мы ждем тебя в пещере. Ты же придешь, не правда ли?» – «Да, я приду», – прошептал я и погрузился в беспамятство.