Лео Перуц - Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы

Он сел к столу и рассказал аббату историю о сапожнике с улицы Веттурини.

— Самое странное в этом деле то, что после смерти сапожника неистовая любовь женщины к своему ребенку перешла в полное безразличие, почти даже в ненависть, — сказал он, дойдя до смерти сапожника. — Она не могла простить мальчику, что из-за него выдала мужа стражникам. В ее голове засела мысль, будто сапожник шел к ним не убивать, а еще раз поглядеть на нее и ребенка. Через некоторое время она исчезла из города, а ребенка подкинула нам. Больше о ней здесь ничего не слыхали. Люди, которые знавали ее в Палермо, говорят, что она вернулась в монастырь и стала сестрой на послушании и, наверное, опять зовется Симфорозой от Вечного Света… Если это так, то за пением псалмов ей наверняка вспоминается то время, когда она варила любимому мужу куриные супы и похлебки с сыром. А маленький Антихрист ходил к священнику в ближнее селение. Тот обучил его читать, писать и немного разбирать по латыни. Потом я снова взял его к себе — ради Христа, поскольку община почти ничего не платит за него. У меня он научился полезным вещам всему, что может пригодиться в жизни: накрыть и убрать со стола, мыть и чистить посуду, подметать и мыть полы, прибирать постели. Ему у меня неплохо, и неправду говорят, будто я заставляю его спать с лошадьми в конюшне. Это лжецы болтают… Да вот он, досточтимый отец, можете сами его спросить, верно ли, будто он спит с лошадьми!

Мальчик вошел в комнату с тарелкой нарезанного сыра в руках и сообщил, что рисовый суп только что поспел.

Кивком головы аббат подозвал его и спросил:

— Как тебя зовут, сын мой?

— Иосиф, высокочтимый отец! — отвечал мальчик.

— Иосиф. А как звали твоего отца?

Мальчик не ответил. Он залился краской и впал в такое смущение, что едва не уронил тарелку с сыром.

— Об имени его отца не надо у него спрашивать, — предостерег хозяин. Он стыдится своего происхождения от галерного каторжника. Его отца звали Пьетро Филиппе Бальзаме, а родом он был из Пизы.

Мальчик недружелюбно взглянул на взрослых, словно расслышал или угадал, что они говорили. А хозяин продолжал:

— Он придумал себе другое имя, очень красивое, под которым он хочет войти в мир. Он хочет стать священником и уже очень хорошо знает грамоту. Вот его письмо…

Он порылся в карманах, вынул письмо и протянул аббату.

— Это он сам сочинил и написал. Завтра мой работник отвезет его в город. Прочтите, высокочтимый отец.

Аббат развернул листок: письмо было адресовано ректору духовной семинарии святого Роха в Палермо. Он надел очки и стал читать.

— Что там написано? — с любопытством спросил хозяин.

— «…Я не знаю другого счастливого удела, — читал аббат, — как всецело посвятить себя служению святой церкви. Это мое единственное желание. Со всею надеждою преданной души припадаю я к Вашим стопам, отец мой. Распорядитесь о моем приеме в Вашу семинарию. Ваш почтительнейший и недостойный духовный сын Иосиф Калиостро».

Аббат отдал письмо хозяину, встал и положил руки на плечи юного Калиостро.

— Сын мой, — тихо сказал он, — я вижу, ты хочешь стать священником. Ты поистине избрал лучший путь. Ты отвратишься от суеты этою мира, ибо он скверен, исполнен обмана и злобы, и убийств, и святотатства. В какой ночи невежества мы живем. Тебе еще в нежном возрасте пришлось пережить много ужасного, дитя мое. Но утешься! Я вижу отныне тихое и мирное течение твоей жизни, и ты найдешь подлинное счастье; ты поведешь своих прихожан по пути добра, ты, pastor animae [95] Пастырь душ (.лат.). , будешь пасти души человеческие, дабы каждая из них познала благость Господа, который царствует и правит в вечности. Аминь.

— Аминь! — откликнулся хозяин, быстро снимая шапочку. — Эти слова радуют сердце. Высокочтимый отец, ваш суп уже на столе!

Капрал запаса Георг Пихлер, служащий в мирное время вторым бухгалтером в магазине готового платья на Целинкагассе, попал в октябре 1916, будучи раненым, в русский плен как комендант полевого караула. У него были раны плеча и голени. В течение нескольких месяцев он лежал в Тифлисе в небольшом госпитале, бывшем постоялом дворе.

Ему там было неплохо. Только смена повязок вызывала у него болезненные ощущения и страх. Когда он затем ложился обратно, то испытывал приятное чувство от мысли, что теперь два дня снова будет в покое и в течение 48 часов его никто потревожит. Когда Пихлер представлял себе, что пока он здесь удобно вытягивается под своим теплым одеялом, его бывший начальник, штабс-фельдфебель Вотрубек, зябнущий, без табака, с пустым желудком и перспективой получить пулю в живот, шагает взад-вперед в размокшей от дождя траншее, то эта картина полностью примиряла его с нынешней судьбой.

Поначалу он чувствовал апатию и не проявлял особого интереса к тому, что его окружало. Он радовался вновь обретенной жизни, радовался, что теперь навсегда избежал войны. Лучше всего время протекало в ожидании еды. Днем давали капустный суп и кашу, вечером чай. Когда же по воскресеньям он получал кусок студня, то это удивительное событие служило ему пищей для воспоминаний на многие дни вперед.

Только на седьмой неделе его пребывания в госпитале дала о себе знать скука. Он начал изучать лица своих соседей по палате. Но они, как назло, все были похожи друг на друга. Он попытался — без всякого успеха — завести разговор с санитаром, угрюмым старым татарином, который подволакивал при ходьбе правую ногу. Он подавил в себе неприязнь к соседу, который своим бесконечным кашлем по ночам не давал ему спать, простил ему вредные привычки и попытался как-то с ним объясниться. Он говорил с ним как с ребенком: медленно, терпеливо и предельно простыми фразами. Попытка не удалась. Георг Пихлер ни слова не знал по-русски, а его сосед говорил, вероятно, только по-татарски.

Каждое утро делали обход два врача. Один из них, пожилой, понимал французский. Георг Пихлер посвятил несколько послеобеденных часов тому, чтобы составить пару фраз на французском языке. Когда наутро он на языке Расина поинтересовался ходом войны и справился о своей собственной персоне, врач дружелюбно кивнул ему, похлопал по левому, здоровому, плечу и перешел к следующей койке. Он не понял ни слова.

Наконец с привлечением некоторых латинских verba и substantiva, которые удержались в его памяти с младших классов гимназии, Георгу Пихлеру все-таки удалось втолковать доктору, что он хотел бы почитать. На следующее утро ему принесли польскую грамматику, первый том какого-то зачитанного венгерского романа и Библию на албанском языке.

Поскольку внешний мир остался для него закрыт, Георг Пихлер опять полностью ушел в себя. Он измышлял всевозможные способы, как сократить время, тянувшееся бесконечно между пробуждением и сном. Он разбирал и собирал свои часы и занимался этим до тех пор, пока их у него не украли. Он постарался вспомнить состав своего подразделения, провел статистику имен своих бывших подчиненных и выяснил, что имя Антон встретилось в списке семь раз, имя Иоганн — пять раз, а имена Франц и Генрих — трижды. Он поспорил с самим собой, из скольких слогов и букв состоят стихотворения, которые он еще со школы знал наизусть. «В Эльзасе крепость Нидек» оказалось состоящим из 241 слога и 1172 букв. В «Привет вам, старцы» насчитывалось почти столько же букв, как и в «Старом воине Плациде». Но едва только он занялся подсчетом слогов в «Славном императоре», произошло неожиданное событие, положившее раз и навсегда конец его теперешнему времяпрепровождению.