Нина Бархат - Садовник (история одного маньяка)

Вся пьянь в баре застыла посредине вдоха и движения, обратилась в глаза, щупая ее с животным интересом, и Эда невыносимо потянуло зарычать на эту свору, чтобы до самого последнего дальнобойщика дошло: не трогать!

В этот миг она оглянулась, заметила его пристальный взгляд и (о чудо!) улыбнулась. Несмело, совсем по-детски.

У Эда сбилось дыхание. Он никак не мог поверить, что эта сказочная золотая птица сама садится к нему на руку. Но девушка встала, подошла и с той же застенчивой улыбкой спросила:

- Вы позволите к вам присоединиться?

На мгновение Эд растерялся как мальчишка. Вместо ответа принялся в открытую глазеть на ее маленькую упругую грудь, едва прикрытую фиолетовой тканью, - такую нежную…

Но, спохватившись, оценил изящность формулировки (здесь? откуда?) и, указывая на стул, протянул:

- Разумеется.

За долгие и насыщенные годы общения с женщинами Эд усвоил: иногда небрежность приносит больше, чем самые тщательные ухаживания. Так диктовал опыт. И нужно было задумчиво смотреть вдаль…

Но глаза сами возвращались к ее глазам, огромным и влажным - почти на грани слез. К аккуратному носику с едва заметной горбинкой. К обкусанным пухлым губам (потерялась, малышка?)…

Он вдруг понял: к нему обращаются.

- Что такой симпатичный мужчина делает здесь в одиночестве?

Эд едва не скривился. Все было так хорошо!

Этот вопрос не имел с ней ничего общего - он был из той жизни, где полупьяные женщины среднего возраста ищут себе мужчину на ночь. Из его жизни. Возможно, именно поэтому привычный ответ вырвался сам:

- Отдыхает. - Вольготный жест рукой по залу.

Получилось двусмысленно - за дальним столиком уже вовсю тискали местных любительниц легких денег, а наблюдавшие поддерживали процесс взрывами пьяного смеха.

В раздражении от самого себя Эд перевел взгляд на девушку и застыл - так она на него смотрела. Проникновенно. Будто намекая на что-то…

Он выпалил:

- Я ждал тебя.

И, наверное, сказал правду.

Что же еще он делал здесь, в этом незнакомом баре? С его мерзкой атмосферой, паршивой музыкой, отвратительным виски и громогласными посетителями.

Девушка кивнула, будто его слова ответили на какой-то непрозвучавший вопрос, оглянулась на бармена и потянулась к Эду через стол. Это кошачье движение было бы очень эротичным - с ее вырезом, не будь оно таким стремительным. Она зашептала ему на ухо, обдавая горячим горьким запахом смутно знакомых цветов:

- Тогда, может, выйдем прогуляться?

И подмигнула.

Он уставился на нее. Потом кивнул - просто потому, что ничего другого не мог сделать. А дальше как во сне - она взяла его за руку и повела. Сама. Через весь зал, ставший вдруг бескрайним. Сквозь ряды потных взглядов… Свиные рыла в салате, липкие плюшевые платья на телесах, мужик в длинном пальто у барной стойки и покачивающаяся на поручне элегантная трость (забудет ведь! точно забудет!)…

Все это вдруг напомнило Эду полубезумный фарс.

И еще почему-то поднялось терпкое чувство вины, но быстро ушло на дно, стоило распахнуться двери в душную ночь.

Было тепло, но, едва они вышли на улицу, девушка попросила куртку, сказав, что ей холодно. Эд с радостью ее отдал (он бы и мороза сейчас не ощутил - так жгло внутри!).

Никто не спешил начинать разговор. Эд даже дышал шепотом. Думал: она сомневается. Боялся: стоит спросить что-то не то, и она испугается собственной смелости.

Они долго брели по опавшим листьям вдоль длинной аллеи, незаметно вливавшейся в парк, и ночь шуршала над головой темным плащом вампира. Эд осторожно поглядывал на свое молчаливое счастье, понимая, что не видел менады притягательнее, не встречал весталки целомудреннее… Ее поступь была легкой, дыхание - неслышным, молчание - священным…

И тогда она сказала:

- Если хочешь, можем поехать к тебе, но это дороже. Я предпочитаю на природе - тут рядом есть одно местечко. А если не хочешь, то вон в том доме в подъезде бывает тихо… И мне было бы спокойней, если б ты дал деньги вперед. Скажем, двести. Тебя устроит?…

Она говорила быстро - сбиваясь, захлебываясь собственными словами, как горьким питьем…

А на Эда упала стена.

Он вдруг увидел все заново: короткое платье, яркий макияж, красные ногти… И кричащую юность, и заостренные черты лица, и глаза, как в лихорадке, - большие испуганные глаза ребенка…

Он схватил ее за руки. Инстинктивно. Желая то ли удержаться за нее и не упасть самому, то ли удержать ее от чего-то еще, что, будучи сказанным, окончательно разрушит его чудо, уже почти случившееся… Эд сжимал ее руки и смотрел на нежную кожу в локтевых сгибах, покрытую шрамами старых и точками новых уколов, - на грязные руки маленькой наркоманки, предлагавшей себя (впервые? нет? без разницы!) взрослому дяде за деньги, которых как раз хватит на новую дозу…

И чувствовал, как огромная и беспощадная волна поднимается выше, захлестывает его и тащит куда-то вниз. Глубже и глубже…

Если бы он ничего не запомнил! Если бы милостивая память унесла за край сознания все, размытое как в бреду!…

Но случившееся въелось в него навечно. Как собственное имя. Как запах молока. Как цвет ее волос.

Он понял, что все еще держит ее. Но не там и не так. Его руки хотели быть совсем в другом месте. И Эд позволил им скользнуть на горло девушки.

Ее глаза стали просто огромными, но ужаса в них не было (почему? ведь должен быть!). Пальцы сжимались и сжимались. Это могло быть детской игрой или любовной забавой - вот сейчас он отпустит ее, и она будет долго смеяться, растирая затекшее горло, и они наконец поцелуются…

Но время шло, мгновение за мгновением, и ничего не менялось - удавка сжималась, а Эд смотрел, дрожа от натяжения… И боялся порваться…

Вдруг в ее глазах промелькнуло странное выражение (благодарности?)… и они начали наливаться кровью. Больше. Больше! Пока не превратились в багровые выкаченные шары, оплетенные венами (откуда столько крови? и почему в глазах?). Это было до того страшно, что он рухнул с ней на землю, не в силах расцепить судорожно сведенные пальцы. Тело дернулось, как игрушка, у которой кончился завод, и замерло. Запах подсказал - она обмочилась. И не только.

Эд отчаянно рванулся и сумел-таки освободиться от ее горла. Оскальзываясь, он отползал все дальше, пока жухлая трава не заслонила ее. И сразу же почему-то почувствовал острую необходимость увидеть ее опять - убедиться, что весь этот бред не случился в ночном кошмаре. Он привстал. Сквозь частокол сухих колосков в ярком свете луны проступило черно-фиолетовое платье и светлые волосы… На белом горле отпечатались его пальцы. Ее потемневшее и слегка распухшее лицо смотрело прямо на него своими жуткими глазами…

А после он тащил ее, неожиданно потяжелевшую, как она тащила свою сумочку… Поспешно, за ближайшие кусты, словно надеясь, что если он хорошо ее спрячет, то можно считать, что ничего и не было…