Виктор Торчинов - Таинственная самка: трансперсональный роман

Поэтому, вместо того чтобы через специальный переход с первого этажа пройти из основного корпуса института в его клиническое отделение, я поднялся на третий этаж по лестнице с чугунными перилами. Эта лестница вела также с площадки второго этажа в библиотеку — читальный зал и каталог, то есть туда, где через четверть часа у меня была назначена встреча с Андреем Королевым. Я постоял минуту на площадке второго этажа, вглядываясь в темневший впереди библиотечный коридор, но ничего там не увидел. Тогда я быстро взбежал по лестнице на третий этаж и остановился перед массивной, покрытой светло-желтым лаком дверью, на которой была прикреплена табличка: «Отдел хранения психоделических и галлюциногенных веществ. Посторонним вход строго запрещен». Нажав на внушительную фигурную ручку, я потянул дверь на себя и вошел внутрь, где продемонстрировал свой пропуск сидевшему здесь за столом с сигнализацией секьюрити. Тот равнодушно кивнул мне, и я устремился куда-то вглубь хранилища.

Что происходило в течение нескольких последующих минут, осталось для меня загадкой: мое сознание как будто отключили. Скорее всего, не найдя Ходокова, я спокойно вышел из хранилища, не вызвав никаких не то что подозрений, а даже просто мыслей о чем-то неладном у охранника. На лестнице же мне стало плохо, очень плохо. Иначе я не могу объяснить, почему память вернулась ко мне в момент, когда Андрей Королев пытался поднять меня с линолеума площадки второго этажа, на который я сполз во вполне бессознательном состоянии. Андрей позднее предположил, что в воздухе хранилища сохранился след какого-нибудь психоделика, который и попал в мои легкие, вызвав потерю сознания и легкую амнезию. Во всяком случае, справку из поликлиники я Ходокову не отдал, ибо эта справка продолжала спокойно лежать в моем кармане. Андрей провел меня в читальный зал и вывел на балкон подышать свежим воздухом. Там я окончательно пришел в себя, и мы с Андреем обсудили возможные версии случившегося, остановившись на изложенной выше. Мне не хотелось больше оставаться в институте, поэтому я поднялся в свой кабинет, прихватил свои вещи и позвонил Константину Ивановичу, чтобы узнать, получил ли он гонконгскую мелочь, и предупредить об уходе на случай, если он будет искать меня. Все оказалось в порядке: Константин Иванович пребывал в благостном расположении духа и не имел ни малейшего намерения задерживать меня в институтских стенах. У зеркала в курилке на первом этаже я нашел Андрея, беседовавшего с одним из наших общих с Сергеем Соловьевым приятелей, и мы вместе с Андреем покинули институт через клинический корпус, в котором я все же зашел к Ходокову отдать справку. Тот спокойно сидел у себя в кабинете и меланхолически взял бумажку, промолвив лишь: «Зайдите через недельку обговорить время и препараты».

После этого мы с Андреем отправились в китайский ресторанчик «Хуацяо», располагавшийся недалеко от Дома дружбы на Фонтанке; это было небольшое заведение, где можно было достаточно дешево поесть, а также поговорить в тихой спокойной обстановке. Оказалось также, что Андрей уезжает очень рано, около половины десятого, так что времени на разговоры у нас оставалось совсем немного.

От беседы с Андреем я получил подлинное наслаждение — давно уже с таким удовольствием ни с кем не общался. Правда, на следующий день я не мог вспомнить никаких подробностей разговора и никаких деталей, делавших его столь содержательным и важным, каким он сохранился в моей памяти. Безусловно, я рассказывал Андрею о гонконгских докладах и о моем восприятии музыки Генделя в контексте мессианской символики образов Иисуса и Саббатая Цеви, а он поддакивал и вставлял какие-то комментарии, казавшиеся мне тогда жутко глубокомысленными. На самом деле, из всего сказанного тем вечером мне запомнилось только рассуждение Андрея о том, что Иисус просто хотел вернуть светозарных драконов в сферу святости, тогда как Саббатай Цеви, обладая природой как драконов, так и Творящих Светов, стремился синтезировать эти природы в единой сути драгоценного Древа, благодаря которому драконы могли бы вернуться в океан абсолютного бытия, а Творящие Светы сумели бы довершить дело тиккуна — восстановление и исправление творения. Но драконам, добавил он с какой-то особенно грустной улыбкой, не нужно ни того, ни другого — вот они так и страдают в безднах техиру.

Проводив Королева на поезд, я вернулся домой, проверил электронную почту, немного побродил по просторам интернета и лег спать, поскольку разница во времени между Гонконгом и Питером все еще ощущалась достаточно отчетливо.

Следующий день, благо он был неприсутственным, я провел дома, занимаясь своей докторской и бродя по Интернету, а через день снова отправился в институт, куда добрался, впрочем, достаточно поздно, часам к двум. Сразу же я почувствовал, что в институте что-то неладно. По-прежнему малолюдно и темно, но в самом воздухе разлито какое-то тревожное ожидание: свойственная нашему заведению атмосфера покоя, пусть даже и несколько застойного характера, сменилась предгрозовым напряжением, сгущением атмосферного электричества, чреватого громами и молниями, грозой и бурей.

Я расположился за столом и разложил перед собой бумаги с грантовыми заявками в РГНФ и фонд Сороса за прошлые годы, чтобы придумать что-нибудь путное на будущий год. По правде сказать, я терпеть не могу гранты и заявки: на мой взгляд, в академической науке люди делятся на две категории — тех, кто работает, и тех, кто хорошо заполняет грантовые заявки, получая соответствующее вспомоществование. Короче говоря, одни работают, другие получают гранты и пишут какую-нибудь лабуду (главное, побыстрее), чтобы за эти деньги отчитаться. Но жизнь есть жизнь, а у сотрудника института РАН она достаточно тяжела и безденежна, так что игнорировать даже грошовые гранты РГНФ не приходится, ибо и эта достаточно жалкая прибавка к зарплате все-таки лишней никак не является. А посему приходится что-то придумывать и подавать заявки, которые, увы, обычно не удовлетворялись («Ведь счастие в любви влечет с собой в игре несчастье», как поет оперный Герман): я, к сожалению, не относился к спецам в области грантозаявления.

Поработать с грантовыми проектами мне, однако, не удалось, ибо в кабинете появился Георгий Леопольдович Тролль, который склонился надо мной и вкрадчиво спросил, не хочу ли я сходить попить кофе. Поскольку это приглашение Тролля означало, что он имеет сообщить что-то важное и конфиденциальное, я решил его не отклонять, а, напротив, принять, и поэтому уже через четверть часа мы с ним сидели в «Пегасе» и прихлебывали ароматный кофе, сваренный якобы по-турецки (на самом деле ничего турецкого, но все равно неплохо). Георгий Леопольдович немного похмыкал и потом потребовал от меня клятву о полной конфиденциальности нашего разговора и неразглашении его содержания. Клятва была принесена, и тогда, отхлебнув кофе еще раз, он начал свое повествование.