Мария Введенская - Тенепад

Адель была любопытной, и она действительно могла стать хорошим писателем, но как сказал бы Шляпник, булатности в ней не хватало, чтобы прогрызать себе путь, расталкивать соперников и выпрашивать. Хотя в булатности ли дело? Стать тем, кого презираешь – это называется иначе. А может, просто не складывалось…. Подобная двойственность убивала ее, разрушала мозг. Привела в этот край к Олдену, который имел уйму секретов, как оказалось. И вообще, а сколько, собственно, правды о своем прошлом он поведал? Многовато несоответствий между заурядной жизнью неудачника и прорывающейся наружу сложной и какой-то расколотой личностью.

Есть два типа людей, потерявших всё. Одни уходят в себя, превращаясь в мрачных, вечно угрюмых, затравленных комплексом вины чужаков, а другие, напротив, затыкают в себе боль, облачаясь в выдуманную личность, словно в одежду. Они могут быть даже весельчаками, но рано или поздно боль находит брешь сквозь наслоение личностей и вакуумов между ними, и вот тогда взрыва не избежать. И чем больше осело, чем больше человек носит на себе, тем разрушительней сила этого взрыва. Жаль, что иногда с нами происходит то, чего мы не в силах вынести, превращаясь в тени, в объедки случая. Жаль. Что тут еще скажешь? Было в Олдене нечто подобное, едва уловимое, но не дающее покоя интуиции Адель.

Стаскивая вниз чемодан, она с улыбкой вспомнила, как ночевала в нем, и как Олден сжалился над ней, впустив в дом. Он спросил тогда о целях приезда Адель в Звенящий лес, и та ответила – чтобы подумать над своей жизнью. Не думай. – сказал тогда он. – Живи . Забавно вспоминать такое. И еще трепетно. Всё-таки они здорово проводили здесь время за разговорами и скотчем. То, что казалось важным, растворялось, сдавало свои позиции, превращаясь в сновидения, погребенные в присыпанных пеплом днях. Словно они застряли на необитаемом острове, и больше ничего не существовало. Кто захочет с этим расстаться? С безвременьем? Разве не так описывают рай или послесмертие? Не нужно торопиться или думать о деньгах, о том, что ты попросту окончишь свои дни под мостом. Не нужно больше бояться рака или еще какой-нибудь смертельной болезни; детей рожать из-за того, кем они могут стать или не стать в будущем; остаться одной-одинёшенькой, не сложившейся и ненормальной. Здесь в Звенящем лесу всё было очень просто, и Адель поняла суть всех своих проблем. Та жизнь, которую она считала нормальной, была невозможна не по ее вине. Ведь, чтобы попасть в рай, надо сначала умереть. Почему об этом вечно все забывают? Или просто в толк не возьмут, почему не могут иметь всё, что захотят?

Жаль было уезжать отсюда. Жаль, что хорошее время подошло к концу. В любом случае так нельзя прожить всю жизнь. Всё заканчивается, просто Адель рассчитывала задержаться. Может, еще на месяц, может, больше… пока безвременье улыбалось в своем радушии.

– Всё хорошо? – спросила Адель, стащив наконец чемодан, половину вещей из которого она так и не надела из-за полного несоответствия с погодой.

Она сменила спортивный костюм, в котором бегала по утрам, на узкие черные джинсы и серую, на вид сильно поношенную футболку с женщиной-кошкой. Маленькая черная сумочка с серебристой табличкой – незаменимая вещь в дороге – висела через плечо. Свободной рукой она небрежно держала светлый тренч.

– Да. – ответил Олден. – Рейс на 11:55 с пересадкой в Лондоне. Там придется посидеть пару часов.

– Я не об этом, хотя долго, конечно… – Адель смерила его оценивающим взглядом и присвистнула.

Такого Олдена она еще не знала. Дорогущий костюм с иголочки, золотые запонки, начищенные до блеска ботинки и – да, теперь трость была абсолютно к месту. Потрясающий аксессуар, навевающий совершенно фантастические обстоятельства получения травмы, приведшей к хромоте. Может быть, охота на львов? Интересно, при каких обстоятельствах Олден получил ее? Они ведь это не обсуждали….

– Нравится? – кокетливо улыбнулся тот.

– Ты даже не представляешь как! – восхитилась Адель. – А во сколько твой рейс?

– Мы летим вместе. – улыбнулся тот. – Прямых рейсов до Ванкувера нет, так что я сделаю пересадку в Нью-Йорке.

– Здорово! – оживилась Адель. – Признаться, я ненавижу летать.

– Боишься?

– Безумно! Я не понимаю, как эти штуки держаться в воздухе. Для меня самолет, как для язычников из диких племен, железная механическая птица.

Олден хохотнул.

– Тем лучше.

– Что лучше? – не поняла Адель, улыбаясь.

– Скоро приедет такси.

Она взглянула на часы – было девять…. Должны успеть.

– Впереди достаточно времени, чтобы вылечить твои страхи. – заметил тот беспечно.

На лице Адель отразилось недоумение, которое вскоре сменилось пониманием, и небрежная самодовольная ухмылка засияла, как начищенный чайник.

– Так я схожу за лекарством?

– Сходи, дорогая. – заговорщически подмигнул Олден. – И ничего не бойся.

Но когда Адель скрылась из виду, улыбка сползла с его лица. Он боязливо подошел к зеркалу и заглянул в него. Вроде бы старый друг смотрел на него сейчас через отражение – Лиланд одетый в идеальный костюм и дорогие ботинки. Вершитель судеб. Новоиспеченный Бог. Но что-то прорывалось изнутри, прорастало. Может, корни?.. Олден менялся. Маска Лиланда никак не хотела возвращаться на прежнее место. Маска непоколебимости с налетом иронии, возможно даже, горькой. Та, что так привлекла Джулс. Словно сняв ее однажды, он нарушил некий обет верности, и теперь возврата нет. Глядя на себя в зеркало, Олден видел глубокие свежие следы себя давнишнего – живого и настоящего. Того, кто вырос в Звенящем лесу, не зная забот. Того, кто был счастлив и так стремился открыть для себя мир. Того, чье сердце не гнулось. Олден видел свою сердцевину, слышал, как она пробивается сквозь толщи фальши, привнося изменения, затронувшие каждый его участок. Оставалось лишь разобраться в причинах этой личностной перестройки и понять, чем она ему грозит.

– Сильны любовь и слава смертных дней… – строчки стихотворения Китса [2] Китс, Джон (1795–1821) – самый молодой из крупнейших английских поэтов эпохи романтизма. внезапно всплыли в памяти. – И красота сильна. Но смерть сильней.

– Что? – глухо крикнула Адель снизу.

– Возьми две, говорю! – отозвался тот, пытаясь унять дрожь.

В такие моменты говорят, мол, кто-то прошелся по твоей могиле. Звучит зловеще. Отец Олдена обожал Китса, передав эту любовь и сыну, но это стихотворение всегда вызывало противоречивые чувства, пугало, казалось тяжелым и безумным. Чему смеялся я сейчас во сне…. Даже в названии крылась червоточина, но отец постоянно цитировал его – к месту и не очень. Пожалуй, это было единственным, в чем их мнения резко расходились. Лиланд Макнелли частенько повторял Олдену, что есть масса всего, до чего тот еще не дорос, и там где-то в будущем он, несомненно, оценит красоту множества вещей. Жди откровений! – говорил отец, и, конечно, во многом оказался прав, но… только не в этом случае. Он так и не дорос, так что не все истины истинны.