Мария Введенская - Мир Уэйда

Гарри последовал примеру.

– Я провожу тебя.

– Старик, я же не девчонка… – возразил тот, вставая. – Не жди, что я приглашу тебя на кофе.

– Чего это?

– Ничего это . – огрызнулся Уэйд, чуть улыбнувшись, и с этим они, пошатываясь, вышли из бара с самым дурацким названием за всю историю питейных заведений, в котором провели большинство вечеров в своей жизни. Кристин любила это место. Уголок настоящей английской культуры, но напрочь лишенный пасторали и чванства, хотя сюда приходили и семьями.

Ночь стояла теплая. Небо чистое и звездное. Луна таращилась подбитым глазом. Красота и романтика. Все-таки обидно умирать летом. Эта мысль снова вернула Уэйда в нужное настроение, и когда они зашагали по Парковой, он сказал:

– Мне кажется, если повторять про себя «мы умрем» очень часто, каждый день, а может и час, то оптимизма и разума в этом мире прибавится. Рано или поздно, но слова доберутся до мозга, и мы станем счастливее. Когда ты знаешь, что умрешь, то становишься свободней, чем когда-либо, тебе не кажется? Смерть развязывает руки. Как бы счастлив был бы мир, если бы все доподлинно знали, что скоро умрут…. Ты только представь.

– Уэйд, я хочу еще раз повторить свой вопрос, который уже задавал – я должен беспокоиться?

– Да, должен. – Уэйд бросил на него взгляд, сравнимый с сигнальной ракетой. – А еще о Джинни, о Рут и, вообще, обо всех, до кого тебе есть дело. Каждый день, потому что рано или поздно это случиться и с тобой. Мы все умрем и, возможно, раньше, чем ты сам. И тогда тебе понадобиться вся твоя философия, и дай Бог, чтоб ты не был один…. Это я понял совсем недавно.

Гарри ничего не сказал на это. А что тут скажешь? Ты прав, дружище? Но только не надо об этом говорить. Потому что я на грани долбанного катарсиса! Мне страшно до одури! За всех, за себя, даже за Йозефа-мать-его-Клерка, но главное – за тебя. Так что помалкивай! Держи при себе эту правду и возвращайся, как ни в чем не бывало! Потому что ты составляешь мою вселенную! И без тебя она начнет рушиться!

Так они и шли, пока Уэйд не остановился на подъездной дорожке дома № 37.

– Ты точно в порядке? – спросил Гарри, уперев кулаки в бедра.

– Ну слушай… может, поцелуешь меня еще? – скривился Уэйд. – А то, по-моему, весь вечер к этому и идет.

– А что… – задумался Гарри, изобразив на лице некое подобие страсти, и придвинулся вплотную. – Если это поможет?

– Иди в ад, извращенец! – Уэйд оттолкнул того от себя.

– Ладно… – усмехнулся шериф. – До встречи. Если захочешь поговорить, звони в любое время. Только не слишком уж заморачивайся. Не позволяй своим мыслям завести тебя слишком далеко.

– Ладно, Гарри… увидимся завтра. Если, конечно, ты придешь к Дику.

– Все-таки хочешь напиться?

– Да. – кивнул Уэйд. – Хочу.

– Тогда увидимся.

Уэйд устало кивнул и поплелся в дом, а Гарри последовал примеру, чувствуя, что вот-вот упадет. Весь вечер он держался бодрячком, но только он один знал, чего это стоило. Боль Уэйда передавалась и ему. Он понимал, что пара дурацких шуток не заглушат ее, потому что он прекрасно знал, чем для его друга была Крис. Дружба дружбой, но Крис была всем. Не такая, как Рут. Рут – девчонка… вдвое моложе. Жена-любовница, не более. Гарри, конечно, любил ее, но понимал, что чувства к жене не дотягивают и до половины того, что чувствовал Уэйд к Кристин. Нельзя так любить. И он был прав – было бы здорово вообще никого не любить. Не больно… хотя и неправильно.

Уэйд захлопнул за собой дверь, бросив под нос: «Я дома», и зажег свет. Какая же грязь повсюду… Крис бы не простила. Но теперь ведь это не его проблема, в конце концов. В его планы на эту ночь уборка не входила, и Уэйд отправился в спальню, где открыл платяной шкаф и уставился внутрь, словно художник или мыслитель. Неужели за всю свою жизнь он ни разу не купил себе одежду сам? Выходит, что так. Он помнил все эти вещи и события, к которым они были приурочены. Жизнь, измеренная тряпками, хоть и со смыслом. Было конечно и полно вещей, которые Крис покупала просто так, типа клетчатой рубашки и брюк хаки, которые были сейчас на Уэйде, да и последние полторы недели…. Но такие подарки сейчас не играли особой роли, потому что Уэйд искал только по-настоящему значимые вещи. Как, например, черная рубашка с коротким рукавом, пагонами и звездочками на нагрудном кармане. Ее Крис подарила после ссоры, которая разгорелась из-за того, что Уэйд наследил в гостиной. Так она извинилась за ту оплеуху, что отвесила ему в сердцах. А он стоял дурак-дураком и хлопал глазами, словно маленький мальчик, который вот-вот расплачется.

Уэйд с нежностью смотрел на свои аккуратно разложенные вещи и вспоминал, что они значили для него. Синяя рубашка с маленьким сердечком на внутренней стороне воротника, подаренная на День всех влюбленных в восемьдесят третьем, на которой пришлось пришивать заново несколько пуговиц, потому что леди Кристин выпила лишку и решила не озабочиваться расстёгиванием, а просто сорвать ее к едрене фене. Белые льняные брюки – на первый день лета в год их переезда в Вермингтон, когда все казалось радужным и источало запах нового. Свитер с оленем Рудольфом на Рождество две тысячи пятого, окрашенное приездом дочери с мужем вместо обычной открытки. Черные брюки с множеством карманов на пятьдесят второй день рожденья, когда он напился в зюзю и плакал, причитая, как ошеломительно сложилась жизнь. Толстовка Red Socks в год, когда те стали чемпионами. И Уэйд с Крис были там на стадионе и едва не разорвали голосовые связки от криков счастья.

И еще много-много вещей. Вся жизнь в шкафу. Кому-то нужны были фотографии, чтобы воскресить кадры из прошлого, а Уэйду оказалось достаточно этого шкафа. Он вспомнил всё, и решимость его возросла. Он стащил клетчатую рубашку и хаки – бросил прямо на пол – и надел синюю рубашку с сердечком на внутренней стороне воротника и черные брюки с карманами. Потом встал на четвереньки и достал из-под кровати коробку, где лежали новенькие мокасины того же черного цвета – подарок на день рождения уже этого года – и тоже надел их. Крис говорила, что черный ему идет, как никакой другой. Странно, что Уэйду не пришла в голову мысль одеться так на похороны… он был, как дурак в своей клетчатой рубахе и брюках хаки… клоун. Но никто не сказал ему этого, никто не озаботился внешним видом несчастного вдовца, для которого все эти последние полторы недели пролетели, как один длинный невыносимый, тяжелейший день.

Уэйд автоматически переложил бумажник – всегда так делал, а потом пошел в ванную. Она до сих пор оставалась самым чистым местом в доме, если не считать пустую банку из-под пива в раковине. Уэйд поморщился, словно от этого, банка, узнав о собственном уродстве и никчемности, должна была испариться, а потом справил нужду. После этого он подошел к раковине и уставился на свое измученное отражение… но чистая опрятная одежда все-таки делала свое дело, молодила и несколько охулиганевала , словно Уэйд начинал превращаться в того молодого буяна, без страха и задней мысли вышедшего против дюжины. Неужели дюжины?..