Татьяна Корсакова - Проклятое наследство

Мысли эти Матрену Павловну успокаивали. Была она мастерицей строить всякие планы. Жаль только время поджимает, а то б она непременно что-нибудь придумала. Но письмецо в Петербург написать будет нелишним. Мало ли как оно все обернется.

Она размышляла о будущем и пила. Хотелось наливочки, чтобы сладенькая да тягучая, а пить приходилось водку. Но и водка с душевной тоской справлялась хорошо, уже и на пустой стул Матрена Павловна смотрела почти спокойно.

Хорош был Анатоль, ничего не скажешь. Пригожий да ласковый. Но, положа руку на сердце, и хлопот с ним было немало. Нет, по бабам не бегал, этого бы Матрена Павловна ему ни за что не спустила, но денежки ее тратил без оглядки. Много тратил. То карточные долги, то прожекты какие-то глупые. Поначалу-то все это казалось мелочью. До тех пор пока не пришлось фамильные драгоценности на стекляшки менять. Рука сама потянулась к рубиновой сережке. Подумалось вдруг с неожиданной злостью, что за всю их семейную жизнь не подарил ей любимый муж ни булавки. Сам-то подарки принимал с радостью, а вот чтобы в ответ…

…А разговор за столом тем временем принял престранный оборот. Кто-то вспомнил Злотникова с Машкой Кутасовой, жизнь их беспутную и смерть страшную. Будто бы можно сравнивать их ничтожные жизни и жизнь Анатоля! Заговорили про злой рок, что довлеет над всеми обитателями острова. С подачи Берга заговорили. Это ему, старому сатиру, все неймется, все хочется побольше страху напустить. И вовсе уж не к месту вспомнили злотниковского бастарда. Дескать, даже дите неразумное судьба-злодейка стороной не обошла, не пощадила.

– Глупости – эта ваша судьба! – Коти, которая к водочке прикладывалась с не меньшим рвением, чем Матрена Павловна, томно обмахнулась салфеткой. – И выродков всяких жалеть – дело неблагодарное. Помер да и помер! Говорят, и сам Злотников мальчонку-то не особо жаловал.

– Но ведь признал… – Баронесса фон Дорф за столом разговаривала редко, а после смерти своего поверенного так и вовсе большей частью молчала. А теперь вот оживилась. Словно может оживиться этакое чучело! Спросить бы, зачем ей маски, что она под ними прячет? Так ведь не расскажет. А маски она уже давно носит, еще с тех времен, как злотниковское наследство делили. Может, проказа какая? Хорошо, что держится особняком, лобызаться и ручкаться не лезет. Не хватало им еще заразы в доме.

– Признал, скажете тоже! – Катька на баронессу посмотрела снисходительно и ручкой на нее махнула. – Машка его родить не могла, вот и пришлось признавать байстрюков законными детьми… Но есть справедливость в этом мире, наследство перешло не лишь бы кому, а настоящим наследникам. Хотя, – Катька обвела присутствующих пьяным шальным взглядом, – настоящих-то наследничков тут раз, два и обчелся!

– Это ты небось настоящая? Много говоришь, Катерина, – сказала Матрена Павловна ласково и на Катьку посмотрела так, что, несмотря на хмель, та отшатнулась, замолчала.

Вот и правильно. Пусть лучше молчит. И так с пьяных глаз сболтнула лишнего. И с Антошкой надо поговорить, чтобы поприжал супружницу. Антошка может. Это только с виду он тюлень ленивый, но Матрена Павловна знает, каким он может стать, если понадобится. Очень удобная у него личина, почти такая же, как у баронессы. У всех у них тут личины. У всех свои тайны. Наташка вон с Катькиным сынком все шушукается, глаз с него не сводит. Влюбилась, дуреха. Того не понимает, что он такой же гнилой, как и мамашка его. Зарится на чужие деньги, не видит в Наташке человека, видит одни лишь ее, Матрены Павловны, капиталы. Эх, зря она девку с собой в Чернокаменск взяла, надо было, как и советовал Сева, оставить в поместье. А теперь вот смотри за дурехой в оба глаза, чтобы чего не случилось.

Расходились по своим комнатам уже за полночь. Матрена Павловна немногочисленных гостей с острова не отпустила. Пусть уж в замке, под присмотром. Распорядилась, только чтобы Туманову с девкой его комнаты выделили разные. Потому как не место в ее доме блуду! Она не позволит! А еще велела служанке Наташку на ночь на ключ запереть, а ключ ей принести. Тоже от греха подальше. Да и ей так спокойнее будет.

В комнате своей Матрена Павловна не удержалась – всплакнула над опустевшей постелью, выпила рюмку наливочки и уснула мертвецким сном. Оттого и не слышала того ужаса, что творился ночью в замке. Очнулась она не тогда, когда в дверь ее комнаты колотили кулаками, а лишь после того, как дверь эту вышибли. Вскочила, не понимая, что происходит, где она и где Анатоль, чувствуя противный кислый вкус во рту да жутчайшую головную боль.

– Мама, слава богу, с вами все в порядке! – На пороге стоял Севочка, выглядел он напуганным. За спиной его маячил Мишка Подольский, лупал глазенками, крутил ученой своей башкой.

А с Матреной Павловной далеко не все было в порядке. Ей бы снова в постельку, а перед этим в уборную. И чтобы не слышать ничего, ни в чем не разбираться. Но домочадцы уже привыкли, что разбираться со всем ей одной, и поэтому Матрена Павловна села в кровати, накинула на плечи халат, спросила строго:

– Что еще, Сева?!

– Там Коти… – Сева пригладил рукой взъерошенные волосы, обернулся к своему дружку, словно ища у него поддержки. – Она мертва.

Не сказать, что известие это Матрену Павловну сильно опечалило, Катьку она никогда не любила. Наоборот, видела в ней, в болтливости и кичливости ее угрозу всему, что считала для себя важным.

– Как? – Пришлось спросить, чтобы не выглядеть в глазах сына совсем уж гадиной.

А дом, разбуженный так же грубо и бесцеремонно, как и Матрена Павловна, уже наполнялся топотом бегущих ног и гулом людских голосов.

– Пойдемте! – Сева взял ее под руку, потянул к выходу. – Вы должны это видеть!

По коридору они шли быстрым шагом, словно боялись не успеть, и лишь у комнаты Коти замедлили шаг. Здесь у распахнутой настежь двери толпились, кажется, все обитатели замка. Толпились, а войти внутрь не решались. Вот только Матрена Павловна была не из пугливых, порог она переступила решительно и на пороге же этом замерла…

…Крови оказалось много. Она была везде. Из-за крови Матрена Павловна не сразу разглядела лежащее поперек широкой кровати тело. А когда разглядела, то в теле этом не сразу признала Катьку. Ночная сорочка ее из белой сделалась красной, задралась, оголяя худые жилистые ноги. По ногам этим, как и по рукам, стекали багряные струйки.

На Матрену Павловну и на тех, кто все-таки решился войти в спальню, Коти смотрела стеклянным взглядом, на лице ее, некогда красивом, а сейчас безобразном, была печать неподдельного ужаса. И следы… Матрена Павловна только сейчас увидела на стене следы волчьих лап. Словно бы огромный волк встал на задние лапы и уперся в стену передними. Вот и зарубки от когтей. Точно такие же, как остались на кресле в кабинете. Сердце ухнуло, кувыркнулось, и Матрена Павловна прижала к груди ладонь.