Дин Кунц - Призрачные огни

Он направился в ванную комнату, но неожиданно остановился, потому что из угла комнаты выпрыгнули языки пламени. Не настоящий огонь, а призрачный. Кроваво-алые языки с серебряной каемочкой. Жадно потрескивая, они поедали тень, из которой возникли, но светлее от этого не становилось. Прищурив слезящиеся от света глаза, Эрик, как и раньше, почувствовал, что почему-то должен смотреть в огонь, и разглядел за ним, как ему показалось, странные фигуры, манящие его к себе…

Несмотря на то, что он по непонятной причине был страшно напуган этими огнями, часть его каким-то непостижимым образом стремилась войти в пламя, пройти его насквозь и узнать, что же там за ним.

Нет!

Почувствовав, что его стремление перерастает в острую потребность, он в отчаянии отвернулся от огня и остался стоять, покачиваясь в замешательстве и страхе, а эти два ощущения в его теперешнем состоянии быстро трансформировались в гнев, гнев и ярость. Казалось, в ярость его приводило все, словно то был конечный и неизбежный выход для всех эмоций.

Недалеко от кресла, только протяни руку, стояла напольная лампа из бронзы с оловом, с матовым хрустальным абажуром. Он схватил ее обеими руками, поднял высоко над головой и швырнул через всю комнату. Абажур от удара о стену разлетелся на куски, и хрустальные осколки посыпались на пол со звуком ломающегося льда. Металлическое основание лампы ударилось об угол белого полированного шкафа и с грохотом свалилось на пол.

Наслаждение от разрушения, дрожью прошедшее по его телу, по силе своей напоминало оргазм. До смерти он вечно куда-то стремился, строил свою империю, настойчиво умножал богатство, но после смерти стал разрушающей машиной, так же нацеленной на уничтожение имущества, как когда-то он был нацелен на его накопление.

Обстановка вокруг была выдержана в ультрамодернистском стиле, примером чему служила разбитая лампа. Хотя этот стиль и не очень подходил для пятикомнатного домика, но зато удовлетворял потребность Эрика в новизне и модерновости. В бешенстве он принялся превращать изысканное убранство комнаты в груду разноцветного мусора. Схватил кресло с такой легкостью, как будто оно весило всего пару фунтов, и швырнул его в тройное зеркало на стене за кроватью. Зеркало взорвалось осколками и осыпало кровать сверкающим дождем. Тяжело дыша, Эрик схватил сломанную напольную лампу за подставку и, размахнувшись, врезал ею по бронзовой скульптуре, стоящей на комоде, использовав тяжелое основание как огромный молоток – бам! – скульптурка полетела на пол. Затем дважды ахнул лампой-молотком по зеркалу над комодом – бам! бам! Осколки брызнули в разные стороны. Он с размаху ударил по картине, висевшей на стене рядом с дверью в ванную комнату, картина свалилась со стены, и он разделался с произведением искусства уже на полу. Он чувствовал себя замечательно, великолепно, лучше некуда, живым. С радостью отдавшись безумной ярости, рычал со звериной злобой или выкрикивал что-то бессвязное, хотя одно слово ему удалось выговорить совершенно четко.

– Рейчел! – прокричал он с безграничной ненавистью, брызгая слюной. – Рейчел, Рейчел. – Он стукнул своим импровизированным молотком по подвернувшемуся под руку белому полированному столику, который стоял около кресла, и колотил по нему, пока тот не превратился в щепки. – Рейчел, Рейчел. – Саданул по лампе на прикроватной тумбочке, и лампа грохнулась на пол. Бам! Кровь бешено пульсировала в висках, в ушах стоял звон, а он колотил по тумбочке, пока не отбил все ручки у ящиков, колотил по стене, повторяя: «Рейчел», колотил и колотил, пока его импровизированное орудие не согнулось так, что больше не годилось для его целей. Со злостью отбросив его в сторону, Эрик ухватился за занавески и сорвал их с перекладины, сдернул еще одну картину со стены и пробил ее ногой насквозь: «Рейчел, Рейчел, Рейчел». Он уже заметно качался, хватаясь за воздух руками, и поворачивался по кругу, как взбесившийся бык, потом вдруг почувствовал, что не может дышать, что безумный гнев покидает его, что сумасшедшая потребность разрушения уходит, уходит, и он опустился на пол, сперва на колени, потом лег ничком, повернув голову набок и зарывшись лицом в ковер, пытаясь отдышаться.

Его спутанные мысли были такими же странными и мутными, как его глаза, рискни он взглянуть в зеркало, и хотя у него уже не было той дьявольской энергии, но все еще хватало сил, лежа на полу, снова и снова повторять то же имя:

– Рейчел… Рейчел… Рейчел…

На вертолете из Палм-Спрингс Энсон Шарп прибыл к размещенным для бактериологической безопасности под землей лабораториям Генеплана еще до рассвета. Там его встретил целый отряд из шести агентов Бюро по оборонной безопасности, четырех судебных исполнителей и их восьми заместителей, которые явились туда за пять минут до него. Ссылаясь на угрозу национальной безопасности, что было подтверждено целой кучей судебных постановлений и ордеров на обыск, они представились ночным охранникам Генеплана, вошли в помещение, опечатали все папки с материалами исследований и компьютеры и расположились лагерем в роскошном кабинете, принадлежащем доктору Винсенту Бареско, заведующему научной частью.

Пока над подземными лабораториями в мир вступал день, Энсон Шарп, развалившись в огромном кожаном кресле, принимал по телефону отчеты своих подчиненных, разбросанных по Южной Калифорнии. Отчеты сводились к тому, что все сообщники Эрика Либена по проекту «Уайлдкард» находятся под домашним арестом. В округе Ориндж доктор Морган Юджин Льюис, координатор исследований по проекту «Уайлдкард», был задержан вместе с женой в их доме в Северном Тастине. Доктор Феликс Джеффелз сидит под охраной в своем доме здесь, в Риверсайде. Доктора Винсента Бареско, руководителя всех исследовательских работ в Генеплане, агенты Бюро обнаружили в штабе Генеплана в Ньюпорт-Бич: он лежал без сознания на полу в кабинете Эрика Либена. Все в кабинете говорило о стрельбе и жестокой драке.

Вместо того чтобы везти Бареско в общественную больницу и тем самым хотя бы частично упустить его из-под контроля, ребята Шарпа перевезли ученого на воздушную базу морской пехоты США в Эль-Торо, где его в медпункте осмотрел тамошний врач. Бареско, схлопотавший два сильных удара по горлу, говорить не мог, поэтому воспользовался ручкой и блокнотом, чтобы сообщить агентам, что на него напал Бен Шэдвей, любовник Рейчел Либен, когда он, Бареско, поймал его за ограблением сейфа в кабинете Эрика. Ужасно расстроился, когда агенты отказались поверить, что он рассказал им все, и был поражен до глубины души, узнав, что они в курсе дела насчет проекта «Уайлдкард» и возвращения Эрика из мертвых. С помощью тех же ручки и блокнота Бареско потребовал, чтобы его перевели в гражданскую больницу, сообщили, какие против него выдвинуты обвинения, и, наконец, пригласили его адвоката. Разумеется, на все его требования никто не обратил внимания.