Джонатан Кэрролл - За стенами собачьего музея

— Что это значит?

— Это старое сарийское поверье. У нас здесь считают, что внутри каждого из нас два человека, только они не знают, что делят одно и то же тело. Один смотрит в одну сторону, другой — в другую.

— Что-то вроде Януса?

— Нет, насколько я понимаю, Янус — это один человек, глядящий одновременно как вперед, так и назад, и использующий в жизни все увиденное. Здесь же у нас говорят, что цель жизни в том, чтобы заставить обе «стороны» своей головы — этих своих двоих — «осознать, что их двое и что было бы гораздо полезнее, если бы они начали действовать сообща. Говорят, что именно поэтому люди и ведут себя так странно — иногда решение принимает тот человек, что впереди, а иногда он спит и все решает тот, что сзади. Человек в передней части головы логичен и прагматичен, а человек в затылке — мечтатель и художник. У нас так и говорят: „Хороший лоб“, или „Какой у Радклиффа талантливый затылок!“ Это позволяет сразу определить характер любого человека.

— По мне, так это больше всего смахивает на какого-то разбавленного водичкой Фрейда.

— Почти то же самое, только здесь так говорили и за тысячу лет до Зигмунда Фрейда.

— Туше. Я согласен.

— Значит, вам больше не нужно времени на раздумья?

— Нет, я уже решил. Как мы это сделаем?

— Просто скажите: «Я согласен на желание и сделаю все, что в моих силах».

— И только?

— И только.

— Для такого рода сделки звучит как-то не очень внушительно. Вы предоставляете мне чуть ли не космическое желание, я вам — здание стоимостью в миллиард долларов, а всего-то и нужно произнести какую-то жалкую фразу?

— Это сделка между Богом, вами и Сару. А Богу ни к чему тридцатистраничный контракт.

— Или нотариус, да? Ладно, вот еще что. Пожелай я вашей смерти, Хассан, что бы случилось тогда?

— Ничего. Пока я защищен.

— Вы уверены?

Уверен он не был. По тому, как блеснули его глаза, было ясно: он не уверен ни в чем.

— Так, значит, это и есть ваше желание? Чтобы я умер?

— Для этого я слишком плохо вас знаю, Ваше Высочество. «Я согласен на желание и сделаю все, что в моих силах».

Ничего не произошло. Небеса не разверзлись, океан не взревел. Единственное, что я почувствовал, так это струйку пота, медленно стекающую между лопаток.

— И что дальше?

Он протянул мне руку, и мы, глядя друг другу в глаза, обменялись крепким рукопожатием.

— Теперь можете загадывать желание. Или загадаете, когда захотите. Оно сбудется.

В этот момент я взглянул на наши стиснутые в рукопожатии руки, и подумал, как это кстати — руки. Я сказал Хассану и тому, кто еще участвовал в этой сделке — кем бы он там ни был:

— Хочу, чтобы у Клэр Стенсфилд появилась новая рука.

— Скажите это еще раз, Радклифф. Только на сей раз про себя.

«Хочу, чтобы у Клэр Стенсфилд появилась новая рука».

Мы приземлились в Вене около девяти вечера. Я настоял на том, чтобы обратно меня отправили обычным рейсом, а не на королевском самолете. Меня страшно утомила необходимость постоянно находиться в окружении людей, с которыми нужно поддерживать беседу. Больше всего на свете мне хотелось побыть в одиночестве и дать своему мозгу хоть недолго поработать в тишине. Слишком уж много за последние дни произошло событий, а мне за все это время практически ни разу не представилось возможности все тщательно обдумать и взвесить. Мой мозг походил на какой-то архив, куда вдруг нанесли много новых папок, но никто так и не расставил их по нужным полкам — их просто свалили на пол и ушли. Может, конечно, я и гений, и у меня ужасно талантливый затылок, но обычно мой мозг работает медленно и осторожно. Эдакий старичок, тщательно рассматривающий каждую мысль в лупу под ярким светом лампы, методично переворачивая их во все стороны, прежде чем принять какое-либо решение.

В самолете я сидел в первом классе рядом с мужчиной, который радостно на беззаботно-корявом английском втолковывал мне, что его имя в переводе с немецкого означает «кроличья шляпа». В конце концов я не выдержал и сказал мистеру Хазенхюттлю, что он повторяет это уже в шестой раз и что меня совершенно не интересует, как переводится его имя.

То ли он понял сказанное мной, то ли по моему тону понял, что я готов его убить, но, во всяком случае заткнулся и снова углубился в рекламный проспект «Сарийских авиалиний». При этом выяснилось, что кроме дурацкого имени и дурных манер у Кроличьей Шляпы имеется еще и дурная привычка— впрочем, может, он делал это просто назло мне — самозабвенно цыкать зубом. Время от времени он вроде бы затихал, и я уже начинал думать и надеяться, что с маковым зернышком или кусочком мяса покончено и уж теперь-то, наконец, воцарится вожделенная тишина, но он тут же снова принимался за дело, то посвистывая, то громко посасывая, совершенно не давая мне сосредоточиться ни на чем, кроме мыслей о том, с каким удовольствием я бы долго пытал его, а потом убил. К счастью, один раз он встал и очень продолжительное время пребывал в туалете — во всяком случае так мне показалось, поскольку к тому времени, как он вернулся, я ухитрился погрузиться в чудесную легкую дремоту. Однако вскоре нам подали обед, и этот цыкающий монстр, это австрийское исчадие ада решило ради этого меня разбудить. Хлоп-Хлоп-Хлоп по руке. «Алло! « Хлоп-Хлоп-Хлоп. «Алло! « Пора обедать, алло, эй, вы! Хлоп-…

— А ну прекратите! — Я рывком вынырнул из сна, как будто он меня ужалил.

Обиженно надувшись, он указал на столик передо мной. На нем стоял поднос с куриной ножкой, скрывавшейся под ломтиком ананаса, украшенным зигзагом взбитых сливок, и толстыми золотистыми кусочками картошки явно слишком правильной формы, чтобы быть полезными, и разными другими яствами, не могущими вызвать ничего кроме отчаяния.

Мой взгляд остановился на вилке, и тут мне в голову вдруг неожиданно закралась мысль: а что, если схватить ее и воткнуть соседу в голову, но я поспешил отогнать ее. Вместо этого я снова закрыл глаза и приготовился соскользнуть обратно в сон.

Хлоп-Хлоп-Хлоп.

— Я не хочу обедать. Будьте добры, оставьте меня в покое.

Хлоп-Хлоп-… Я поймал его пальцы еще до третьего хлопка и сильно их стиснул.

— Не смейте больше до меня дотрагиваться. Не смейте заговаривать со мной. Не смейте цыкать зубом. — Я нажал кнопку вызова стюардессы. Она появилась почти мгновенно, поскольку люди султана предупредили ее, кто я такой. — Мисс, этот человек доставляет мне беспокойство. Прошу вас немедленно найти мне другое место.

— Очень жаль, сэр, но в первом классе свободных мест нет.

— В таком случае я перейду в туристический салон. Просто найдите мне свободное кресло, и побыстрее!

Не успела она упорхнуть, как Хазенхюттль на прекрасном, без малейшего акцента, английском вдруг тихо сказал: