Джонатан Кэрролл - По ту сторону безмолвия

Несмотря на весь горестный и тягостный сумбур, осаждающий мой мозг, это было просто блаженство. Все запутанное, извращенное, опасное, что уже случилось и непременно еще случится, казалось ничуть не важнее, чем тихое действо, которое я совершат по десять раз на дню.

— Победитель и чемпион — член! — уведомил я глубинку Нью-Джерси.

И тут же невольно вспомнил о милом любопытстве, которое вызывал у Лили мой пенис. Чуть ли не в первый раз, когда мы занимались любовью, она взяла его в руку и рассматривала, хихикала, ощупывала, пока я не оторвал голову от подушки и не спросил: «Это что, научное исследование?» Нет, ей просто раньше никогда не хватало духу посмотреть так близко.

— Никогда? Ты даже на Риков не смотрела?

— Не-а, я всегда стеснялась. Всегда смущалась, понимаешь? — Она, сияя, оторвала взгляд от моего паха.

Сообщники. Такой блаженный, уютный момент. Такая взрослая и одновременно ребячливая, словно играет в доктора. Примерно тогда я и начал думать о том, как глубоко люблю эту женщину.

У меня было две возможности — борьба или бегство. Сомневаюсь, что многие всерьез подумывают, не сбежать ли от своей жизни вовсе, так, чтобы она и не нашла. Причина тому обычно кроется или в инфантильности, или в отчаянии, и, по счастью, немногие из нас так поступают или размышляют о таких безднах мрака. Я знал одну женщину, которую зверски избил муж. Через час после того, как он ушел на работу, она сложила вещи в небольшую сумку и взяла такси до аэропорта. Оплатив билет в Нью-Йорк кредитной карточкой мужа (чтобы он подумал, что она полетела туда), она за наличные купила билет до Лондона. Хитрость удалась, и когда много месяцев спустя муж ее нашел, она была в безопасности и под надежной защитой.

По сравнению с моим, ее случай казался простым и скучным. Ее жизни угрожала опасность, она убежала. Моя ситуация, «моя опасность», куда сложнее и коварнее. И все же в нашу эпоху быстрых связей, когда люди проходят путь от «А» до «Я» со скоростью света и расстаются, я мог бы ускользнуть, сказав Лили: извини, но у нас ничего не выйдет, пока. Легкий, позорный выход, но, учитывая альтернативу… Да и какую альтернативу? Прости, подружка, но мне придется сообщить о тебе полиции.

Иногда проблема решается сама собой так быстро и решительно, что не остается и следа сомнения.

Пока я ехал по скоростной магистрали назад, в сторону Нью-Йорка, мой мозг судорожно ерзал, решая, как поступить. Движение было не настолько оживленным, чтобы я, не отрываясь, следил за дорогой. Громко орал мой попутчик — радио, настроенное на волну рок-музыки. И, Господи, да сколько же Лили существуют на самом деле. Лили, которую я знал. Лили, которую, как мне казалось, я знал. Лили — похитительница детей. Лили…

— Эй!

Каким-то уголком сознания я уловил шум мотора, громыхающий следом за моей, слева. Но магистрали полны шумных драндулетов, на которые не обращаешь внимания и только надеешься, что они не удушат тебя своим выхлопом.

— Эй, недоумок!

Вынырнув из неразберихи мыслей, я быстро глянул в ту сторону, откуда кричали. Прямо в мое окно в меня целился из пистолета человек. Он широко ухмылялся и через каждые несколько секунд орал: «Эй! Эй! Эй!» Потом он визгливо расхохотался и прежде, чем я успел пошевельнуться, нажал на курок.

Я рывком бросил машину вправо. Ехал я по медленной полосе, так что никого не задел. Визгун и его водитель взвыли от восторга, и их машина, грохоча еще громче, понеслась вперед.

Ударив по тормозам, я подъехал к обочине и остановился. Почему я остался жив? Он, наверное, выпалил холостым. Почему? Почему я не запаниковал и не разбился? Везение. Или благословение. Почему он в меня стрелял? Потому что. Жизнь не дает ни объяснений, ни оправданий. Их выдумываем мы.

Мысль о Лили тоже вернулась, и едва мое сознание оставило чувство смертельного страха, как его заполнила беспредельная любовь к ней. Наперекор всему — любовь. Миг — смерть, следующий миг — Лили Аарон. Я выжил и, возвратившись к жизни, прежде всего, подумал о ней. Было ясно, что она — единственное, что важно для меня в жизни. Слева с ревом и рокотом проносились машины, вечер багрянцем заливал небо. Я вернусь к ней. Я обязан как-то пронести нашу любовь и совместную жизнь сквозь стену — целый мир — огня, что окружил нас.

Я позвонил в дверь, но никто не открыл. Немного подождав, я достал ключи. Было три часа дня. Линкольн, наверно, еще в школе, Лили — в ресторане. Я бросил сумку на пол и принюхался к знакомому букету домашних запахов — ароматических свечей, собаки, сигаретного дыма, одеколона Лили «Grey Flannel». Я медленно шел по дому, и он вдруг показался мне теперь чем-то вроде музея — музея нашей жизни, прежней жизни. Все прежнее, и все другое. Вот здесь мы вместе играли в слова, тут я пролил на ковер соус чили. На столе валялся Линкольнов журнал комиксов. Я взял его и бегло пролистал.

Линкольн. Теперь он оказался центром нового мира, и противоречие, если можно так выразиться, состояло в том, что он был замечательным мальчишкой. Умный и восприимчивый, он часто проявлял такое чувство юмора и проницательность, что жизнь с ним была сущим удовольствием. Кто знает, что дается нам от рождения, а что прививается воспитанием и обучением. Пожив с Ааронами и понаблюдав, как они общаются, я уверился, что Лили — великолепная мать и оказала на мальчика самое хорошее влияние. Вот почему мне было так трудно: она была для него настоящей матерью…

Кобб лежал на своей большой подстилке. Увидев меня, он пару раз стукнул длинным хвостом по полу. Я помахал в знак приветствия, и ему этого вполне хватило. Он удовлетворенно вздохнул и закрыл глаза.

От нечего делать я открыл холодильник. Среди бутылок и пакетов стояла белая глиняная фигурка, смутно напоминающая одного из персонажей моей «Скрепки». Почему она оказалась в холодильнике — тайна, но, когда живешь с десятилетним ребенком, с подобными загадками сталкиваешься часто. Бережно сняв фигурку с металлической полки, я медленно вертел ее в руках. Десять лет ее автору или девять, как сказали Майеры? Я невольно возвращался в мыслях к печальной и нервной паре, к их дому и изломанной жизни. Как потрясены бы они были, если бы им показали эту фигурку и сказали, кто ее слепил. Как обрадовались бы, узнав, что ее сделал их сын, живой, здоровый и счастливый. Словно вдохнули бы воздух полной грудью вместо скудных глотков.

— Макс! Ты приехал!

Задумавшись, я не слышал, как хлопнула дверь. Оборачиваясь, я почувствовал, что сзади меня обхватили и крепко обняли детские руки.

— Макс, где ты был? Я так по тебе скучал! Ты видел мою статуэтку «Скрепка»? Я ее для тебя сделал! Узнаешь, кто это? Нравится?

Я обнял его и крепко-накрепко зажмурился. Так я на миг отгородился от внешнего мира. А еще я заплакал, как только понял, что пришел Линкольн. Я ничего не мог с собой поделать.