Роберт МакКаммон - Неисповедимый путь

С самого начала, как только она увидела на танцах этого рыжеволосого юношу и ее сердце громко застучало, а голова закружилась, она считала, что он должен знать о ней все. Мать Рамоны была того же мнения, и Рамона несколько раз пыталась сделать это, но Джон, похоже, не желал ничего слушать. Конечно, после того, как они поженились, он все узнал. Как она могла скрыть это от него? В маленьких деревушках, разбросанных по всей Алабаме, жило так много людей, слышавших рассказы о ее матери, Ребекке. Первые несколько лет после женитьбы Джон был спокойным, добрым, любящим…

А затем все изменилось.

Рамона вспомнила тот день, более тринадцати лет назад, когда ее приехал повидать мужчина по имени Хэнк Кротти из Саллиджента, и удивленный Джон впустил его. Кротти сказал, что сначала он обратился к Ребекке Фейрмаунтейн, но старуха отослала его к Рамоне, просив передать: «Теперь твой ход».

Ее Неисповедимый Путь звал ее; как же она могла отказаться?

Два месяца назад брат Кротти погиб на охоте в результате несчастного случая. Но – тут лицо Кротти стало чернеть от отчаяния, а лицо Джона бледнеть – призрак покойника пытается вернуться домой, к жене и детям.

Глубокой ночью что-то стучит в дверь пытаясь войти. Из глаз Кротти полились слезы, и сквозь них он стал умолять о помощи.

Вот так Джон и узнал о наследии Рамоны: индейская кровь имела силу давать мертвым покой.

Она прождала одна в доме под Саллиджентом два дня, пока не появился призрак. Сначала это был слабый серо-голубой огонек между деревьев, который по мере приближения к дому приобретал туманные голубоватые очертания мужской фигуры. В конце концов он принял вид мужчины в маскировочном охотничьем костюме, прижимающего руки к ране на животе. Рамона встала между призраком и домом, и тот остановился, продолжая мерцать в темноте; Рамона почувствовала его смущение и страдание. Это была сущность человеческого существа, отчаянно пытающаяся вцепиться в уходящую жизнь, не понимая, что она может покончить со страданиями и болью и перейти в другое, лучшее место. Мать научила Рамону, что ей следует делать, и она стала мягко разговаривать с призраком, называя его по имени, притягивая его к себе силой воли. Он дрожал, как маленький ребенок, видящий впереди освещенную дверь, но боящийся дойти до нее по темному коридору. Этой дверью для него была Рамона, и она должна была принять на себя весь его страх и земные эмоции, чтобы он мог уйти не обремененный ими.

Наконец, после долгих попыток объяснить призраку, что он не может больше существовать в этом мире, он скользнул к ней, как будто хотел упасть в ее объятия. Дикая боль его страданий качнула ее назад. Она чувствовала рану в животе, чувствовала страшное по силе стремление прикоснуться к жене и детям, почувствовала сотни других эмоций, которые должны остаться внутри нее.

В следующее мгновение она уже была в одиночестве, лежа на земле и всхлипывая от ужаса. Призрак исчез, сбросив свою боль как старую кожу.

Боль оставалась с ней еще долгое время. Во многих кошмарах ей снилась рана в животе. Потом от ее матери пришла посылка, в которой находился набор для рукоделия и записка: «Я слышала, что ты совершила огромное добро. Я горжусь тобой. Но это не последний раз. Помнишь, я говорила тебе, что если ты сделаешь это, то ты должна научиться управлять чувствами, которые остались внутри тебя? Я вспомнила, что будучи маленькой девочкой, ты любила вышивать. Сделай для меня красивую картину. Я люблю тебя». В конце концов Джон позволил себе снова прикоснуться к ней. Но затем пришел еще один проситель, за ним еще один…

И Джон превратился в испуганную ледышку. Последние несколько лет она внимательно наблюдала за Билли. У него случился первый, тоже чрезвычайно сильный, контакт с призраком, который очень нуждался в его помощи. Она надеялась, что его минует возможность видеть черную ауру, сила, которая в ней самой развилась только к двадцати годам. Для Рамоны это было хуже всего: видеть, что кто-то умирает, и не иметь возможности помочь.

Рамона подняла голову и задержала дыхание. На шоссе показались огни приближающейся автомашины; автомобиль свернул и направился к их дому. Рамона встала на подгибающихся ногах и схватилась за подпорку террасы. Это был темно-синий «Понтиак» шерифа Бромли.

Машина остановилась, и из нее вылез Бромли.

– Добрый вечер, миссис Крикмор, – поздоровался он, растягивая слова, и двинулся в направлении террасы. Шериф был крупным мужчиной с большими квадратными челюстями и плоским, как у боксера, носом; он был одет в рыжевато-коричневую рубаху и такого же цвета брюки, над ремнем которых слегка нависал его живот. На голове у него была шляпа. Единственной уступкой профессии был форменный ремень с притороченным к нему фонариком, наручниками и «Спешиал» тридцать восьмого калибра.

Распахнулась дверь в дом, и на пороге показался Билли с масляной лампой в руках, при которой он читал книгу. Он выбежал из дома, рассчитывая увидеть отца, вылезавшего из «Олдса», но увидев шерифа Бромли остановился, будто наткнувшись на кирпичную стену.

– Привет, Билли, – поздоровался шериф с легкой смущенной улыбкой. Он прочистил горло и снова обратился к Рамоне. – Я…

Э-э-э…

Был прошлой ночью на палаточной проповеди. Да там был почти весь Готорн. Я сожалею, что с вами поступили так грубо, но…

– Что-то случилось с Джоном?

– Нет, – ответил Бромли. – А разве он не здесь? – Он продел большие пальцы рук в ременные петли на брюках и некоторое время смотрел в темноту. – Нет, я не насчет Джона. Я хотел задать несколько вопросов Билли.

– Вопросов о чем?

Шериф смущенно заерзал.

– О Вилле Букере, – ответил он наконец.

– Билли, поставь лампу на стол, чтобы на нем было светлее. Ты слышал Шерифа. Ты ответишь на его вопросы правдиво?

Билли встревожено кивнул.

Бромли подошел ближе к террасе.

– Я должен тебе задать их, Билли. Это не значит, что я хочу их задавать.

– Все в порядке.

– Так… Когда ты спускался в подвал дома Букеров?

– В конце апреля. Я не собирался ходить туда, я знал, что это частная собственность, но…

– Почему ты решил туда спуститься?

– Я слышал… – Он взглянул на мать, но та сидела отвернувшись и смотрела на шоссе, предоставив Билли отдуваться самому. – Я услышал постукивание. За дверью в подвал.

– Ты был там еще после того, как ты…

Видел то, о чем ты говорил? – Нет, сэр. Я не мог вернуться туда снова.

Бромли некоторое время смотрел Билли в глаза, затем вздохнул и кивнул головой.

– Я тебе верю, мальчик. А теперь могу я поговорить с твоей мамой наедине?

Билли взял свою лампу, поставил ее на плетеный столик и ушел в дом. В лесу среди деревьев мелькали светлячки, в зеленом пруду расквакались лягушки. Рамона сидела молча и ждала, пока шериф заговорит.