Роберт МакКаммон - Неисповедимый путь

Крипсин положил руку на плечо Уэйна.

– Я рассказал тебе о своем страхе. Теперь расскажи мне о своем. Уэйн, поначалу нерешительно, стал рассказывать. Потом он разговорился, пытаясь высказать все, что было внутри него, и зная, что мистер Крипсин поймет. Он рассказал ему о Рамоне Крикмор и ее сыне, о том, как она прокляла их с отцом и пожелала отцу смерти, о смерти и воскрешении своего отца, о том, как она стала насылать на него кошмары и как он не может выгнать из головы ее лицо или лицо мальчика-демона.

– Из-за нее… У меня болит голова, – объяснил Уэйн. – А этот парень… Иногда я вижу его глаза, смотрящие на меня, как… Как будто он думает, что лучше меня…

Крипсин кивнул.

– Ты доверяешь мне сделать для тебя хорошее дело, Уэйн?

– Да, сэр, доверяю.

– Ты чувствуешь себя удобно и комфортабельно здесь? Я помогал тебе заснуть и все забыть?

– Да, сэр. Я чувствую…

Что вы верите мне. Вы слушали меня и вы поняли. Другие…

Они смеялись надо мной, как тогда под Тауэром…

– Тауэр? – спросил Крипсин. Уэйн тер лоб, но не отвечал. – Я хочу показать тебе, сынок, как я могу быть искренен. Я хочу, чтобы ты доверял мне. Я положу конец твоим страхам. Это будет сделать просто. Но…

Если я сделаю это для тебя, то я попрошу тебя сделать кое-что для меня взамен, чтобы я мог знать, насколько искренен ты. Понимаешь?

Пилюли заработали. Комната начала медленно вращаться, цвета перемешались в длинную радугу.

– Да, сэр, – прошептал Уэйн. – Они должны гореть в Адовом пламени навечно. Навечно.

– Я могу для тебя послать их в Ад, – Крипсин наклонился над Уэйном сжав его плечо. – Я попрошу мистера Найлза позаботиться об этом. Он религиозный человек.

– Мистер Найлз мой друг, – сказал Уэйн. – Он приходит по ночам и разговаривает со мной, и он приносит мне перед сном бокал апельсинового сока… – Уэйн заморгал и попытался сосредоточить взгляд на лице Крипсина. – Мне…

Нужно немного волос колдуньи. Я хочу подержать их в руках, потому что я знаю…

Огромное лицо улыбнулось.

– Это просто, – прошептало оно.

Бабье лето сильно затянулось. Синий вечерний свет догорал, желтые листья шелестели на деревьях и, падая, шебуршали по крыше дома Крикморов.

По мере сгущения темноты Рамона все больше и больше выкручивала фитили ламп, стоящих в передней. В камине горел слабый огонек, и она придвинула свой стул поближе, чтобы он мог ее греть; она следовала традиции чокто, заключающейся в том, чтобы разводить маленький огонь и садиться к нему поближе, в отличие от белых людей, которые разводят огромный костер и становятся подальше от огня. На столе рядом с ней горела керосиновая лампа с металлическим отражателем, дающая достаточно света для того, чтобы она могла в третий раз перечитать письмо, полученное сегодня от сына. Оно было написано на листочке в линейку, вырванном из тетради, но на конверте, в левом нижнем углу, красивыми черными буквами было напечатано название института Хиллберн и его адрес. Билли находился в Чикаго уже почти три недели, и это было вторым присланным им письмом. Он описывал, что он видел в городе, и поведал ей все об институте Хиллберн. Он писал, что он много разговаривал с доктором Мэри Хиллберн и другими докторами, работавшими с добровольцами.

Билли написал, что познакомился с другими испытуемыми, но большинство из них оказались неразговорчивыми и замкнутыми. Мистер Перлмен, миссис Бреннон, пуэрториканка Анита, заросший хиппи Брайан – все они экспериментировали с тем, что доктор Хиллберн называла «тета-агентами» или «бестелесными существами». Билли также упомянул о девушке по имени Бонни Хейли; он писал, что она очень симпатичная, но держится в стороне от остальных, и он видит ее очень редко.

Он проходит тесты. Много тестов. Его искололи иголками, прикрепляли к голове электроды и изучали зигзаги на длинных бумажных лентах, выползавших из машины, к которой он был подключен. Его спрашивали, какие изображения отпечатаны на том, что называется картами Зенера, и попросили вести дневник сновидений. Доктор Хиллберн очень интересуется его встречами с Меняющим Облик, и о чем бы они ни говорили, она всегда записывала разговор на магнитофон. Похоже, что она более требовательна к нему, чем к остальным, и она сказала, что хочет вскоре увидеться с Рамоной. На следующей неделе настанет очередь сеансов гипноза и испытание бессонницей, чего он вовсе не хочет.

Билли писал, что любит ее и что вскоре напишет снова.

Рамона отложила его письмо и прислушалась к ветру. Огонь в камине трещал, давая тусклый оранжевый свет. Она написала ответ на письмо Билли и отправит его завтра.

Сынок, ты был прав уехав из Готорна. Я не знаю, как все обернется, но я верю в тебя. Твой Неисповедимый Путь вывел тебя в мир, и он не кончается в Чикаго. Нет, он будет продолжаться и продолжаться до конца твоих дней. Каждый находится на своем собственном Неисповедимом Пути, идя по следу дней и выбирая лучшее из того, что бросает на него жизнь. Иногда невероятно трудно распознать что хорошо, а что плохо в этом суматошном мире. Что выглядит черным, на самом деле может оказаться белым, а то, что похоже на мел, оказывается на деле черным деревом.

Я много думала о Уэйне. Однажды я ездила туда, но свет в его доме не горел. Я боюсь за него. Его притягивает к тебе так же, как и тебя к нему, но он испуган и слаб. Его Неисповедимый Путь мог бы привести его к тому, что он стал бы обучать других исцелению своего организма, но сейчас он занавешен корыстью, и я не думаю, что он ясно видит его. Ты можешь не хотеть принимать это сейчас, но если хотя бы раз в жизни у тебя будет возможность помочь ему, ты поможешь. Вы связаны кровью, и несмотря на то, что ваши Пути ведут в разных направлениях, вы остаетесь частью друг друга. Ненавидеть просто. Любить гораздо труднее.

Ты знаешь, что есть более великая тайна, чем смерть? Жизнь – то, как она крутится подобно карнавальной карусели.

Кстати, когда я читала о девушке Бонни, я почувствовала некоторую петушиность. Видимо она для тебя не просто девушка, раз ты так о ней пишешь.

Я очень горжусь тобой и знаю, что буду гордиться еще больше.

Я люблю тебя.

Рамона взяла лампу и вышла в спальню, чтобы взять рукоделие. Уловив свое отражение в зеркале, она остановилась оглядеть себя. Она увидела больше седых волос, чем темных, и много морщин на лице. Но глубоко в глазах она еще оставалась той неуклюжей девушкой, которая увидела Джона Крикмора, стоявшего у противоположной стены амбара рядом с мотыгами, девушкой, которая хотела, чтобы этот парень обнял ее так, чтобы затрещали ее ребра, девушкой, которая хотела летать над холмами и полями на парусах мечты. Она гордилась тем, что не потеряла эту часть себя.