Роберт МакКаммон - Жизнь мальчишки. Том 2.

— Что ж, теперь, я думаю, можно начинать, — заговорил мэр Своуп.

Обведя глазами толпу, мэр Своуп внимательно взглянул на Леди, потом опять осмотрел зал.

— Хочу поприветствовать всех собравшихся на церемонию награждения победителей литературного конкурса, проведенного Художественным советом Зефира в 1964 году. В первую очередь я хочу поблагодарить всех принявших участие в конкурсе, без них это мероприятие было бы невозможно. В таком духе продолжалось еще некоторое время. Я бы, может быть, даже задремал — если бы по моей спине не бегало столько мурашек в ожидании очереди взойти на сцену. Мэр Своуп представил всех по очереди членов жюри и членов Художественного совета, после чего отдельно представил мистера Квентина Фаррадея из “Журнала” Адамс-Вэлли, который собирался сфотографировать победителей конкурса и взять у них интервью.

Закончив представления, мэр Своуп сел, а миссис Пасмо вызвала на сцену победителя конкурса, занявшего третье место в номинации “эссе”. Им оказалась престарелая леди по имени Делорес Хайтауэр, которая, шаркая ногами, с трудом поднялась на сцену и, приняв у мистера Дина свое творение, минут пятнадцать развлекала аудиторию повествованием о радостях садоводства, после чего получила свою памятную грамоту, спустилась в зал и уселась на место.

Получивший второе место промелькнул для меня незамеченным. Занявший первое место в конкурсе эссе, мясистый джентльмен с дырами вместо зубов по имени мистер Джордж Игерс, с умилением вспоминал день, когда проколол шину около Тускалосы, но только Медведь Брайант остановился, чтобы поинтересоваться, не нуждается ли мистер Игерс в помощи, что, несомненно, свидетельствовало о доброй душе Медведя.

Следующим шел конкурс поэтических произведений. Вообразите мое удивление, когда оказалось, что второе место завоевала мама Демона, громогласно и с чувством зачитавшая свое творение со сцены. Вот несколько строк из стихотворения матери Демона: “Дождь, дождь, дождь, уходи! Да будет солнце и светлый день! Впереди в жизни моей будет еще много светлых дней! А тьма и мрачные облака в небесах заставляют меня плакать”. В таком духе. Мама Демона прочитала все это с таким воодушевлением, что под конец я испугался, как бы слезы и дождь не пролились на наши головы прямо со сцены. Демон и ее отец хлопали в ладоши так громко и восторженно, что можно было подумать, будто бы только что они стали свидетелями Второго Пришествия.

Первое место по стихам заняла маленькая сморщенная леди по имени Хелен Троттер. Ее творение представляло собой рифмованное на первый взгляд любовное письмо, первые строки которого были:

А последние:

— Кошмар, — прошептал отец. Леди, Чарльз Дамаронд и Человек-Луна сидели неподвижно, слишком приученные к сдержанности для того, чтобы как-то проявлять свои чувства на публике.

— Теперь, — объявила миссис Пасмо, — мы переходим к номинации “короткий рассказ”.

Мне нужна была пробка. Я хорошо это чувствовал.

— В этом году среди победителей есть самый юный за все время проведения конкурса начиная с 1955 года. Мы столкнулись с некоторыми затруднениями, определяя, к какому разделу конкурса отнести произведение этого автора — к эссе или короткому рассказу, поскольку его творение базируется на реальных событиях; но в конце концов решили, что, создавая свое произведение, автор проявил достаточно живого воображения и фантазии, и отнесли его к коротким рассказам. Поприветствуйте нашего победителя в номинации “короткий рассказ”, занявшего третье место. Его произведение называется “Перед восходом солнца”. Кори Мэкинсон!

Миссис Пасмо первая захлопала в ладоши.

— Иди и покажи им, сынок, — сказал отец, и я, сам не знаю как, поднялся на ноги и побрел к сцене.

Подходя к сцене, объятый смертельным ужасом, я услышал позади хихиканье Дэви Рэя и короткий шлепок подзатыльника, которым наградил Дэви его отец. Мистер Дин передал мне мой рассказ, а миссис Пасмо опустила пониже микрофон, чтобы я мог говорить в него, не задирая голову слишком высоко. Встав перед микрофоном, я взглянул вниз на море лиц: казалось, все лица сливаются, расплываются и перемешиваются, превращаясь в одну общую массу глаз, носов и ртов. Внезапно ледяной ужас окатил мне спину: перед выходом на сцену я не проверил ширинку! Что, если мои брюки зияют сейчас прорехой? Можно ли проверить это прямо сейчас? Как это будет выглядеть со сцены? Краем глаза я заметил фотографа из “Журнала” с массивным фотоаппаратом в руках; стеклянный выпуклый глаз-объектив был направлен прямо на меня. Мое сердце билось как пойманная в силки птица. В животе что-то отчаянно урчало и перекатывалось, и, прислушиваясь к своим внутренностям, я ясно и отчетливо осознавал, что, случись со мной это сейчас, перед лицом почтенной публики, я уже никогда не смогу выйти на белый свет. В зале кто-то кашлянул и прочистил горло. Все глаза как один были устремлены на меня. Листки с рассказом задрожали в моих руках.

— Ну, Кори, можно начинать, — подала за моей спиной голос миссис Пасмо.

Опустив глаза, я отыскал заголовок и начал зачитывать его, но мешало мне говорить что-то, напоминавшее крохотных морских ежей, что образовалось к тому времени в моем горле, примерно там, откуда выходят слова. По краям поля моего зрения стала сгущаться тьма: что, если я потеряю сознание и грохнусь на сцену перед всеми этими людьми? Появится ли тогда моя фотография на первой странице “Журнала” и что это будет за фотография? Я лежу на полу с закатившимися под лоб глазами, а в распахнутой ширинке красуются мои белые трусы?

— Поторопись, Кори, у тебя не так много времени, — снова раздался за моей спиной тихий голос миссис Пасмо, после чего во мне испарились последние остатки мужества. Мои нервы сдавали.

Мои глаза, которые, как мне казалось, вот-вот выскочат из орбит, оторвались от листка с рассказом и снова рывком перескочили к аудитории. Я отчетливо разглядел Дэви Рэя, Бена и Джонни. Они больше не улыбались: это был дурной знак. Я увидел, как мистер Джордж Игерс смотрит на свои наручные часы: еще один дурной знак. Я услышал, как какие-то злобные чудовища шепчутся друг с другом:

“Он до смерти напуган, бедный мальчик”.

После этого я увидел, как в самом конце зала со своего места поднялась Леди. Взгляд ее глаз за тонкой пеленой вуали был спокоен и холоден, словно море в штиль. Ее упрямый подбородок поднялся, и губы прошептали короткое обращение ко мне, всего одно слово: “Смелее”.

Я глубоко вздохнул. Мои легкие скрипели и грохотали, подобно тому как скрипит и грохочет товарняк, переправляющийся через старый шаткий железнодорожный мост. Я добился своего, мое время настало; я стоял на сцене и должен был довести начатое до конца. Я обязан был взять себя в руки и двигаться дальше, а там будь что будет.