Танит Ли - Сабелла

С первыми лучами утра я пешком проделала остаток пути от остановки до дома. Теперь я чувствовала себя намного сильнее. Я утолила жажду, и даже солнце было мне нипочем. Но три четверти часа ходьбы по дороге в облаке розовой пыли вымотали меня. Над Дымной — горой, подпирающей небо за Монтиба — бушевала газовая буря. Такие бури случаются, когда кислородные обогатители нарушают слои марсианской атмосферы. Чаще всего это бывает высоко в горах. Небо затянули тонкие облака, загрохотали раскаты грома, ветер принялся наотмашь хлестать мою левую щеку.

К концу пути я вымоталась до предела. Когда я увидела свой дом, его высокие глухие окна, апельсиновое дерево, усыпанное бархатистыми цветами — мне показалось, что я отсутствовала целый год. Мои ноги подкосились, я чуть не упала.

Я распахнула дверь, но прежде чем войти, присела на минутку на резные перила крыльца. Зарождалась буря — буря Ведера или Стравинского. Пыль клубилась вокруг моего дома, вой ветра был словно шум моря (по крайней мере, шум моря, каким я его себе представляю — ведь я слышала его лишь на кассете «Звуки земли, часть 2»). Позже, может быть, пойдет дождь. Дождь и ничего более.

Чувство вины притупилось, ибо не было смысла чрезмерно терзать себя. Когда-нибудь угрызения совести полностью оставят меня, так же, как Сэнда постепенно оставит желание меня отыскать.

Наконец я вошла, закрыла дверь и очутилась в полной безопасности.

Моя постель — копия старинных кроватей с пологом на четырех столбиках. Столбики украшены резными голубками и ананасами, полог — из темно-синего газа. Она занимает почти всю спальню, так что едва хватает места для туалетного столика. Зеркало заслоняет окно, на столике — беспорядок. Я вижу свое отражение в зеркалах. То, что вампиры не отражаются в них — такой же миф, как и то, что они не отбрасывают тени. И тень, и отражение — лишь примитивные символы души. Миф намекает, что у нас нет души. Может быть, я в самом деле лишена ее, но мне приходилось встречать людей, у которых души не было с гарантией. И все мы отбрасываем тени и отражаемся в зеркалах.

На другой стене — там, где я могу видеть ее сквозь прозрачный полог — висит картина. Это репродукция иконы, нарисованной средневековым художником еще в те времена, когда люди знали только один мир и думали, что он плоский. На ней изображена Мара, мать Христа. На древнем языке Земли ее имя означает горечь. Бог говорит Маре, что ей суждено зачать непорочно, и художник использовал распространенный символ: тонкий луч света пронзает хрустальную чашу у нее в руках — пронзает, но не разбивает. Аналогия, полная красоты и совершенства. Женщина чуть откинула голову назад, она так благоговейно счастлива — но счастью ее не длиться долго. Мара-горечь. Ее ребенок обречен на муки. Это всегда тяжело для матери.

Я проснулась с первыми красками вечерней зари. Буря улеглась. Первозданная тишь бархатным покрывалом легла на дом и земли вокруг.

Слегка побаливало в животе, но это ничего, скоро пройдет. Я лежала в густой тени и смотрела, как свет звезд просачивается сквозь шторы и облизывает вещицы на туалетном столике. Я вспомнила, что именно подарочный чек Касси позволил мне обзавестись маскировкой под девочку из бара. Почему же все-таки тетушка завещала мне деньги? Но я выбросила эту мысль из головы. Касильда рехнулась перед смертью, потому-то и грозила одной рукой, одаривая из другой. Пусть правая рука не ведает, что творит левая — вполне по-христиански.

Я стала думать о нашем маленьком городке, о его неоновых огнях, о парнях, что окликали меня на улицах, и о том, как горел кончик моего языка, словно на него уронили каплю пламени. Я думала о том, как овладевала ими. Как утоляла ими жажду. Как дышала ими. Я думала о Сэнде.

Встав с кровати, я поежилась и спустилась вниз. На мне были старинные земные джинсы и рубашка. Может быть, этой ночью я покину стены дома. Может быть, олени сейчас бегут к Монтиба, где в скалистых черно-красных низинах лежат их пастбища, словно накрытые столы.

Я достала из холодильника немного настоящего апельсинового сока, разморозила его и выпила. Достала из пачки сигарету. И в том, и в другом имелась небольшая примесь синтетического гашиша, который можно достать у любого наркоторговца. Я закурила, и спазмы в животе утихли.

Мои волосы цвета черного кофе отбрасывали естественные блики, светлой медью отражаясь в оконном стекле. Помнишь, как была кислотной блондинкой, Сабелла?

Камень мерцал у меня в ложбинке меж грудей. Теперь он был всего лишь светло-розовым, насыщенный багряный цвет исчез. Точный прибор. Когда-то он почти всегда оставался красным, а порой бывал, словно тлеющий уголь, словно волчий глаз.

Я поставила мелодическую поэму Нильса, закрыла глаза и представила, как шестьдесят лет буду жить одна в этом доме.

Дождавшись, пока доиграет Нильс, я отключила аудио. Вышла в прихожую, нажала кнопку, отпирающую дверь, шагнула на крыльцо.

И стоя на крыльце, увидела крошечный, словно булавочная головка, ореол света, ползущий по дороге внизу — с востока, от Озера Молота. На этой дороге есть ночное движение, хотя и весьма редкое. Но эта машина свернула на грязный проселок, отходящий от шоссе, и запылила к моему дому. Она пришла за мной.

Фары озарили окрестности мертвенной белизной и погасли. Машина затормозила в сорока ярдах от дома, там, где дорога теряется в чахлой траве.

Это мой дядюшка-боров. Хочет, чтобы я подписала его проклятые бумаги.

Дверка машины скользнула в сторону. Кто-то вышел, дверка вернулась на место. Еле слышно стрекотали цикады. В полной темноте лишь звезды освещали моего гостя.

Это был Сэнд.

— Вот и я, — сказал он; не вызывающе, а застенчиво. На плече у него висела сумка. — Мне надо было снова увидеть тебя, Белла. Я глазам своим не поверил, когда проснулся, а тебя не оказалось рядом. Почему ты ушла, Сабелла?

— Как ты меня нашел? — спросила я, потому что надо же было что-то сказать.

Цикады, которые изредка поют на плато, испуганно смолкли при звуке наших голосов, разбивших тишину.

— Того, кто тебе по-настоящему нужен, найти очень просто.

Боров знал, где я живу. Может быть, знали и другие из окружения Касси. Сэнд выследил меня до дома тетушки. Вероятно, он подкупил слуг и был достаточно убедителен, чтобы вытянуть из них мой адрес.

«Ты нужна мне, крошка», — сказала ночь сотней разных голосов. Так много? Может быть, меньше? Может, и больше… Голоса мужчин, которые возвращались ко мне. Менее чем в двадцати ярдах отсюда мужчина вошел в меня под апельсиновым деревом. Почему я не убила его?Он же заслужил это.

— Сэнд, — сказала я. Голос мой был сдавленным.

Сэнд, ты мне не нужен. Меня тошнит от тебя. Я ненавижу твое тело, и то, каков ты в постели, и, Сэнд… Сэнд…