Дэниел Истерман - Имя Зверя

— Ваш брат не объяснил вам?

— Мой брат? Пол? — Майкл покачал головой. — Пол ничего мне не сказал.

Старый священник помолчал мгновение:

— Понятно. Ядумаю, он намеревался все рассказать вам, но не успел. Он был здесь у меня десять дней назад. Вы не видели его после этого?

— Я был болен. Лихорадка. Он навестил меня и привел врача. А потом...

— Понимаю. — Отец Григорий колебался. — Что... именно вы обнаружили?

— Обнаружил?

— Сегодня вечером. В церкви Святого Спасителя.

Майкл после недолгого колебания вкратце рассказал ему. Лицо старика еще сильнее посерело.

— Это ужасная новость, — сказал он, когда Майкл закончил рассказ. — Мне очень жаль. И мне жаль, что у Пола не хватило времени рассказать вам то, что он узнал. Он очень хотел это сделать. И теперь это придется сделать мне.

Майкл чувствовал растерянность. Растерянность и злость. Он был полураздавлен. Он не хотел знать эти тайны, в чем бы они ни заключались, — ему были противны эти прятки во тьме, шепот при свечах.

— Вы уверены, что я хочу все узнать, хочу впутаться в это дело, не зная, в чем оно состоит? — Майкл подумал о найденных им фотографиях, о завернутом в ткань и тщательно спрятанном пистолете. — Час назад я нашел своего брата мертвым, а вы хотите играть со мной в какую-то игру. У меня найдутся более важные дела.

Он повернулся и зашагал обратно. Его сердце было пустым, мозг омертвел. Отец Григорий не двигался.

— Скажите мне, мистер Хант, — окликнул он неожиданно чистым голосом, — вам снятся сны? Сны, которые повторяются, которые преследуют вас после того, как вы проснетесь?

Майкл, уже удалившийся от него на несколько ярдов, остановился и обернулся. Голос Григория эхом отдавался под сводами церкви.

— Сны?

— Да, вы правильно поняли меня. Сны. О черной пирамиде. И об аллее сфинксов.

Майкл вернулся:

— Но как?..

— Я тоже их вижу. Вот уже пятьдесят лет каждую ночь. И ваш брат их видел. А до него — ваш отец.

— Мой отец? Что все это значит? Людям не снятся одинаковые сны...

Отец Григорий поднял брови.

— Полагаете? Иногда их посещают одинаковые кошмары. Иногда... — Он колебался. — Мистер Хант, прошу вас, останьтесь. Вам ничто не угрожает. А нам нужна ваша помощь.

— "Нам"?

— Тем из нас, кто знает, что происходит в стране, кто такой эль-Куртуби на самом деле.

— Эль-Куртуби? О чем вы говорите?

Отец Григорий ничего не ответил. Подняв лампу, он осветил ею лестницу, ведущую в подземелье. Тяжелая лампа тянула его руку к земле.

— Узнаете сами, — сказал он. — Идите за мной. Явам все покажу.

Она следила за его работой, за длинными, резкими взмахами кисти, за тем, как он осторожно водил мастихином по слоям краски, за приступами ярости, снова и снова гнавшими его к холсту. То, что он делал, было грубым и простым, в этом не было ничего одухотворенного. Он всего лишь брал сны и претворял их в реальность. Он делал наяву то, что большинство людей делает во сне, — воссоздавал мир своих собственных страхов, искушений и иллюзий.

Айше сидела на заляпанном краской табурете, глядя на его длинные руки, мускулистую шею, очертания широкой спины под футболкой. При первой встрече Салама Бустани показался ей вполне обыкновенным человеком, но сейчас, наблюдая художника за работой, она ощущала его присутствие с напряжением, близким к физическому влечению. Работа преображала его. Он излучал тепло и энергию. Она сидела и курила последнюю сигарету из пачки, которую купила в тот день утром.

Они с Бутросом ходили на квартиру ее дяди в районе Туфикийя, но выяснилось, что Шукри здесь больше не живет. После осторожных расспросов они узнали только то, что он переехал за неделю или две до революции, не оставив нового адреса. Осталась только одна возможность — ждать Шукри на следующий день около его работы. Он появится, если только не брошен в тюрьму или не казнен за преступления, совершенные против ислама при прошлом режиме. Они предполагали, что вряд ли найдут его живым. Но Айше возлагала надежды лишь на то, что новым правителям Египта нужны такие люди, как ее дядя, — с их коллекциями досье и фотографий, волос и отпечатков пальцев; нужны их обширные темные связи, их осведомители, их знания.

Она сделала глубокую затяжку, наблюдая, как к потолку поднимается дым.

Салма отступил от холста, вытирая руки тряпкой.

— Вот, — сказал он. — Готово.

Ему было около сорока лет. У него была худощавая и узловатая фигура, редкие, седеющие волосы, зачесанные назад со лба с большими залысинами. Он был одет в сандалии, синие джинсы и запачканную футболку. Несмотря на холод, он сильно вспотел. На его шее висел маленький коптский крестик, выглядевший странно на грязной майке, с изображенным на ней квазифашистским символом какой-то рок-группы, музыку которой он никогда не слышал, а если бы услышал, то пришел бы в ужас.

— Готово? — Айше встала и подошла к холсту. — Но почему? Тут целый угол, к которому вы даже не притронулись.

— Вы что, художник? — спросил он саркастически.

— Нет, конечно нет. Я не критикую, я только...

— Это моя последняя картина, — сказал Салама. — В Египте все оставалось незаконченным. А сейчас они начали уничтожать прошлое страны. Я оставил это угол для них. Чтобы уничтожить мою работу, им придется зарисовать его.

— Зачем вы это делаете?

— Что именно?

— Рисуете такие глаза. А все остальное... какое-то нехорошее.

На картине был изображен высокий, аскетический коптский святой. На первый взгляд он выглядел точно так, как положено. Лицо, нимб, благословляющий жест — все соответствовало общепринятым канонам иконографии. Но при ближайшем рассмотрении становилось ясно, что под одеждами святого скрыт огромный член в возбужденном состоянии. И после этого зритель уже не мог сказать, чем вызвана улыбка на лице святого — благостью или похотью.

— Член нехороший? — осведомился Бустани. — Плоть разрушает святость? А каких картин вы ждете? Нас окружают безумцы, называющие себя святыми, утверждающие, что действуют именем Бога. Яне могу бороться с ними, не могу победить их. Все, что я могу, — бросать им вызов своими работами.

В комнату вошел Бутрос, явно встревоженный чем-то.

— Снова кричат, — сказал он. — Вы не слышали?

Айше покачала головой.

— Мне кажется, они специально распаляют себя, — сказал Бутрос. — Здесь слишком много коптских домов. Если сегодня начнется погром, мы окажемся в эпицентре.

— Бутрос, мы всегда в эпицентре, — спокойно сказал Салама. — Куда ты можешь убежать?

Бутрос ничего не ответил. Салама был отчасти прав. Бежать было некуда. От удостоверения личности, в котором записано копт ты или мусульманин, не сбежишь. Были даже предложения вернуть старые законы, которые обязывали евреев и христиан одеваться определенным образом, чтобы их всегда можно было легко отличить.